Виктор Колупаев - Сократ сибирских Афин

— А скажи-ка, глобальный человек, — все еще обращался ко мне Сократ, — возможно ли, чтобы кто-то, что-то узнав и сохраняя это в памяти, не знал бы того самого, что помнит, в то самое мгновение, когда он помнит? Но, видно, я слишком многословен, а спросить я хотел вот что: может ли быть кому-то неизвестно то, что он постиг и помнит?

— Как это, Сократ? — удивился я. — Ты говоришь что-то несуразное!

— Вероятно, я несу вздор. Но все же… Если я прав, то погибает Протагоров миф о том, что человек — мера всех вещей.

— Теперь-то это очевидно и мне, Сократ, — согласился я.

— А вот и нет, я думаю, — неожиданно заявил Сократ. — По крайней мере отец этого мифа сейчас начнет всячески его защищать. А то мы совсем затолкали бедного сироту. Боюсь, что справедливости ради нам придется просить его вступиться за самого себя.

Готовясь к бою, Протагор, как, впрочем, и все остальные, промочил горло, и потом сказал:

— Этот честный Сократ, когда глобальный человек, напуганный вопросом, может ли один и тот же человек одно и то же помнить и вместе с тем не знать, со страху ответил, что нет, ибо не мог предвидеть последствий, — этот Сократ выставил меня таким образом в своих речах на посмешище. И ты думаешь, Сократ, кто-то решится признать, что одно и то же может быть известно и неизвестно одному и тому же человеку? Нет, любезнейший, честно выступи против моих рассуждений и, если можешь, уличи меня в том, что не особые у каждого из нас возникают ощущения. Или если они особые, то из этого вовсе не следует, что кажущееся кому-то возникает только для него одного.

Тут крыша Критонова дома оглушительно загремела, но через мгновение притихла.

— Видать, всю разобрали, — предположил Критон, владелец этой самой крыши.

— Поминая же свинью и кинокефала, ты, Сократ, не только сам поступаешь по-свински, но и слушателей склоняешь так же вести себя по отношению к моим сочинениям, а это не делает тебе чести, — заявил Протагор. — Я же утверждаю, что истина такова, как у меня написано: мера существующего или несуществующего есть каждый из нас. И здесь-то тысячу раз отличается один от другого, потому что для одного существует и ему кажется одно, а для другого — другое. И я вовсе не отрицаю мудрости или мудрого мужа. Просто мудрецом я называю того, кто кажущееся кому-то и существующее для кого-то зло так преобразует, чтобы оно казалось и было для него добром.

Загремел и упал с крыши еще один лист железа.

— Ишь ты! — умилился Критон. — Крепкая была крыша.

Но на него тут внимания не обращали. Ну, принес самогону — и молодец!

— И не выискивай ошибок в моих выражениях, Сократ, — продолжил Протагор, — а постарайся яснее постигнуть смысл моих речей. А сделай это так: вспомни, как раньше вы рассуждали, что с похмелья самогон кажется горьким и противным, а во время симпозиума — сладким и приятным. Но нельзя сказать, что-де человек с похмелья — неуч, раз он утверждает такое, а с удовольствием пьющий — мудр, раз утверждает обратное. Просто надо изменить худшее состояние на лучшее, ибо одно из них — лучше. Врач производит эти изменения с помощью лекарств, а софист — с помощью рассуждений.

Но тут никто категорически не поверил, что выйти из похмельного состояния можно с помощью рассуждений.

А сам Протагор продолжал так:

— Впрочем, никому еще не удавалось заставить человека, имеющего ложное мнение, изменить его впоследствии на истинное, ибо нельзя иметь мнение о том, что не существует, или отличное от того, что испытываешь: последнее всегда истинно. Но я полагаю, что тот, кто из-за дурного состояния души имеет мнение, соответствующее этому состоянию, благодаря хорошему состоянию может изменить его и получить другое, и вот эту-то видимость некоторые по неопытности называют истиной. Я же вижу, что одно лучше другого, но ничуть не истиннее.

Во дворе уже ничего не гремело.

— Кончили, — удовлетворенно улыбнулся Критон.

— И я далек от того, любезный Сократ, — сказал Протагор, -чтобы сравнивать мудрецов с лягушками. Напротив, я сравниваю их с врачами, когда дело касается тела, и с земледельцами — там, где растений. Ибо я полагаю, что и эти последние создают для растений, когда какое-то из них заболеет, вместо дурных ощущений хорошие, здоровые и вместе с тем истинные. Да это ты, Сократ, и сам знаешь, поскольку идеологически борясь с сорняками, создаешь им покамест здоровые и истинные условия. А мудрые и хорошие ораторы делают так, чтобы не дурное, а достойное представлялось гражданам справедливым: ведь что каждому городу представляется справедливым и прекрасным, то для него и есть таково, пока он так считает. Однако мудрец вместо каждой дурной вещи заставляет достойную и быть и казаться городам справедливой. На том же основании и софист, способный так же воспитывать своих учеников, мудр и заслуживает от них самой высокой платы. Итак, одни бывают мудрее других и в то же время ничье мнение не бывает ложным, и, хочешь ты того, Сократ, или нет, тебе придется допустить, что ты — мера, ибо только так остается в силе мое рассуждение.

Без очередной “заправки горючим” согласиться или опровергнуть Протагора никто не решился. Межеумович разлил и дал отмашку:

— За меру, Отца и материализм! Пли!!!.

Выстрелили дружно. Только Ксантиппа явно уклонялась от ведения боевых действий, хотя кружку в руках держала крепко. Но это, может, впрочем, для того, чтобы кто другой ее не выхватил…

— Итак, Протагор, ты говоришь, что каждый мнит, то и существует для того, кто это мнит? — спросил Сократ.

— Да, именно так я и говорю, — согласился Протагор.

— Так вот и мы, глобальный человек, — обращаясь только ко мне, сказал Сократ, — толкуем о мнениях человека, более того — нас-всех, и заявляем, что нет человека, который не считал бы в чем-то себя мудрее других, а в чем-то -других мудрее себя. И в величайших опасностях, когда люди бедствуют на войне, от болезней или в открытом море, как на богов уповают они на правителя в каждом из этих дел, почитая их своими спасителями, которые выделяются ни чем иным, как своим знанием. И весь наш человеческий мир полон тем, что, с одной стороны, одни ищут учителей и руководителей для себя, иные же полагают себя способными либо учить, либо руководить.

— Руководить, руководить и еще тысячу раз руководить! — заявил на это диалектический Межеумович. — Но не всякому, а только достойному представителю Самой Передовой в мире партии, то есть — мне!

— Твое руководство этим историческим симпозиумом никто, материалистический Межеумович, не оспаривает, — успокоил его Сократ. — Но что же вытекает отсюда для самого Протагора? Неизбежно вот что: если ни сам он не думал, что мера всех вещей — человек, ни толпа — а мы-все так и не думаем, — то тогда никому не нужна та истина, которую он написал. Если же он все-таки так думал, но толпа не разделяла его мнения, то, как известно, смотря по тому, кого будет больше, — тех, кто разделяет его мнение, или тех, кто не разделяет, оно не будет или будет истинным. И вот что занятнее всего: ведь он признает истинным и то мнение, которое полагает его собственное мнение ложным, коль скоро соглашается, что всякое мнение бывает лишь о том, что существует.