Виктор Колупаев - Сократ сибирских Афин

“Очнись и приди в себя!” — чуть ли не приказывалось дальше.

“Ну что ж, пренебрегай, пренебрегай собой, душа!” — следовала укоризненная фраза.

— Действительно, странная поваренная книга, — сказала Каллипига.

Я отыскал еще такой рецепт:

“Люди ищут уединения, стремятся к деревенской тиши, к морским берегам, в горы. И ты также привык более всего желать этого. Все это, однако, говорит лишь о крайнем невежестве, ибо в любой момент ты можешь удалиться в самого себя. Ведь самое тихое и безмятежное место, куда человек может удалиться, — это его душа”.

“Вспомни же, наконец, об удалении в свою собственную обитель и, главное, не разбрасывайся, не суетись, но будь свободным”.

“Поучай и указывай, но не выходи из себя”.

“Очнись и приди в себя! Проснувшись же и убедившись, что тебя тревожили только сны, ты вновь пробудись и смотри на все происходящее так же, как ты только что смотрел на сонные видения”.

Марк Аврелий.

Я полистал еще эту занятную книжицу без обложек, но в основном, действительно, кулинарную, и ничего странного больше не нашел. Каллипига все обнимала меня со спины и жарко дышала в шею возле уха. А я словно очнулся или перешел из одного сна в другой. Но ничто не давило меня изнутри, ничто не рвалось из души, никаких картин я более не хотел писать, разве что пышнотелую красавицу возле озера с лебедями. Это я сляпаю быстро, а КАллипига продаст, как уже бывало не раз. Но это освобождение почему-то не радовало меня. Меня сейчас вообще ничего не радовало.

— О чем думаешь? — спросила Каллипига.

— О Боге, — ответил я. — Вернее, думал, да перестал. И ничего не помню из того, что мне кто-то говорил о Нем. Понимаешь, Каллипига, это для меня важно.

— Важнее меня?

— Не заставляй меня выбирать. Не надо так… Я иногда чувствую, что верую в Бога, а иногда точно знаю, что не верую.

— У тебя и без Бога хлопот хватает. Узнает Даздраперма Ивановна, что ты о каком-то Боге задумываешься, и все. Не видать тебе Союза художников.

— Да мне его все равно не видать… И хрен с ним! Меня другое волнует. Почему я все забываю?

— А ты, как только услышишь, сразу на машинке печатай.

— Да у меня отродясь машинки не было. И печатать я не умею.

— Умеешь, глобальный человек, умеешь! — засмеялась Каллипига. — Только двумя пальцами. Да тут и надо двумя.

— Нет у меня никакой машинки, — упорствовал я.

— Как нет? Есть! Только на ней всего две клавиши. И печатает она в двоичном коде. Да, нет. Ноль, единица. Хочешь попробовать?

— Да ничего я не хочу, тем более — печатать!

— Хочешь, глобальный человек, хочешь! Еще как хочешь! Сейчас чехол с нее сниму. Закрой-ка глаза…

Я даже проявил интерес к жизни, то есть, мне стало интересно, что это за машинка такая появилась в нашей квартире. Вообще-то, от Каллипиги можно было ждать чего угодно. Она могла и не только машинку достать. Я стоял с закрытыми глазами, а передо мной что-то шуршало. Потом звуки прекратились, и Каллипига сказала:

— Ну, осмотри свой печатающий механизм…

Я открыл глаза. Я видел это тысячи раз, но каждый раз какое-то непонятное потрясение происходило со мной. Каллипига стояла передо мной с обнаженной грудью. Два темных острых соска выжидающе смотрели на меня. Да, на этих клавишах можно было печатать сколько угодно. Я улыбнулся. Каллипига смотрела на меня сконфуженно и беззащитно, словно я мог отвергнуть ее или осмеять. Я надавил на одну клавишу пальцем.

— Ноль, — сказала Каллипига.

Я надавил на другую.

— Единица… Ноль… Единица… Ноль… Единица… Глобальный человек, ты очень приятно печатаешь, но никакой информации от такой последовательности нулей и единиц ты не получишь. Слушай себя и повинуйся себе.

Я начал нажимать клавиши, как мне казалось, в полнейшем беспорядке. Но Каллипига остановила меня.

— Посмотри, что получилось.

Она хлопнула меня по рукам и повернулась спиной. Там значилось:

БОГ РАСПЯТ.

Она снова повернулась ко мне. Глаза ее меняли цвет. Только что были черными, и вдруг стали пепельными. Она и будет менять их цвет, пока не остановится на соответствующем для данного момента, по ее мнению.

— Получилось?

— Получилось… — Я снова разрывался, но лишь мгновение.

— Давай еще!

Надавливание “клавиш”, поворот Каллипиги.

БОГА НЕТ!

Начал меняться и цвет ее волос. Обычно она предпочитала рыжий, огненный. А сейчас становилась черноволосой, и кожа ее смуглела.

— Давай, давай! — тормошила она меня.

Я отпечатал еще одно сообщение самому себе:

Я ТВОЙ БОГ, ГЛОБАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК!

Она была права. Без Бога я мог жить, а без нее — нет.

— А твой приятель, Марк Аврелий, дурак! — сказала она беззлобно.

— Да какой он мне приятель?

— Приятель, а как же… Сколько раз пьянствовали вместе!

— Скажешь тоже… До него тысячу восемьсот лет.

Я уже не печатал, а лишь ласково поглаживал сам печатающий механизм, который мог принимать информацию только в двоичном коде: ноль — единица; плюс — минус; да — нет.

— Ну и сказанул он насчет погружения. Какой смысл погружаться в себя, правда ведь? Лучше погружайся, глобальный человек, в меня. И насчет соития он врет, Не просто трение это друг о друга, как он выразился, известных органов тела. Правда ведь?! Правда?!

— Правда, Каллипига, правда.

Она всегда была права, моя Каллипига.

Она стояла в лунном свете и светилась какой-то неземной красотой. Но холодом повеяло на меня от ее красоты.

— Поговорим, — предложила она и села на завалинку. Пристроился рядом и я, но так, чтобы нечанно не коснуться ее. Я уже чувствовал, что это будет ей неприятно. — Ты, верно, полагаешь, что любишь меня?

— Да, — сказал я с тоской.

— И мне тоже показалось, что я люблю тебя.

— Нет, нет, не показалось! — воскликнул я. — С чего бы это тебе могло показаться?

— Знаешь, меня однажды любил некий виртуальный человек. Это была мука. И для него, и для меня. Любить женщину может только простой человек, но не всемогущий, вроде него или тебя.

— Да какой же я всемогущий?

— Припомни, что ты делаешь со Временем. Ты просто не осознаешь своего могущества. Да и странное оно у тебя, не такое как у виртуального человека. Тот мог быть кем угодно и чем угодно. Но только не собой.

— Но я-то являюсь самим собой.

— Это тебе только кажется, глобальный человек. Вернее, это пока ты рядом с Сократом. Рядом с ним многие становятся лучше, а как только отходят, так снова превращаются в прежних.

— И чем же я был плох “прежний”?

— Да не был ты вовсе! Вот в чем дело.

— Как это не был?

— Да так. Ты только рядом с Сократом и стал. И то все время припоминаешь чужие жизни и живешь ими. А я хочу любить простого человека, который родился, имеет имя и когда-нибудь умрет.