Джефф Вандермеер - Подземный Венисс

Сидя вот так во мраке, Шадрах почти убедил себя, будто бы отдыхает вечером над землей, на каналах.

Но самообман рассеялся, когда глаза, еще немного привыкнув, различили Николаса. Тот сидел по левую руку от Шадраха и пялился фасеточными шарами на волны, набегающие на берег. Одежда на нем окончательно разорвалась, обнажив куда более хитроумные и страшные перемены, порожденные воображением Квина. Обе руки оказались вывернуты ладонями наружу. Нижняя половина тела расшиблась при падении. Брат Николь был мертв. Повсюду вокруг белел и кости в кровавых лужах — останки семерых самоубийц.

— Ник, Ник, Ник, — глухо произнес мужчина.

Какая жуткая цена за слабость. Многие люди гораздо слабее духом спокойно доживают свои дни, не зная расплаты. Весь гнев Шадраха улетучился, остались только печаль и глубокое раскаяние. «Если бы не я, если бы не я…»

Несколько минут спустя мужчина отринул горькие размышления и поднялся на ноги. Настала пора пуститься на поиски.

Шадрах не представлял себе, в каком направлении нужно идти, но поскольку его всю жизнь притягивала вода, пошел вдоль берега, как ему показалось, на север. Теперь, когда цель была так близка, странник был готов одолеть пешком хоть целую тысячу миль. В правой руке он держал пистолет, а в левой — бляху. Мужчина не крался, словно беглец или вор, а твердо шагал, как человек, уверенный в том, куда и зачем отправился.

Несмотря на все старания, образ мертвого Николаса не отпускал его ни на минуту. А вечная ночь, как опытная волшебница, вдруг являла из темноты свои тайны, которые столь же внезапно скрывались в неведомом царстве за гранью зрения.

Постепенно до Шадраха дошло: если на свете и есть преисподняя, она не на пустырях между городами, а здесь, на тридцатом подземном уровне. Побережье населяли тысячи потерянных душ, обреченных скитаться до самой смерти. Первые существа, которых он повстречал, так живо напоминали брата Николь своими фасеточными глазами, содранной кожей и прозрачными органами, болтающимися снаружи, что мужчина попросту их игнорировал, и несчастные растворялись во мраке, рыдая и хлюпая, безнадежно ища избавления от мук. Сбежав отсюда, Николас был, наверное, счастлив среди неустроенного быта мусорной свалки.

Когда придушенные хриплые вопли и мерзкая приторная вонь остались далеко позади, Шадрах достал из кармана Иоанна Крестителя и пристегнул его к левому предплечью лямкой от парашюта.

— Теперь ты мое бремя перед миром. — Мужчина поглядел на суриката почти с нежностью. — Сколько тебе осталось, Бремя?

Голова потянула носом воздух.

— Часов девять, наверное. Впрочем, ты вернул меня в родные края. Когда-то в детстве я играл на здешних берегах. Воспоминания придают новых сил. И еще то, что твои часы тоже сочтены.

— Может, и так, но ты поможешь еще разок обреченному индивиду? Скажи, где найти Квина.

— Не скажу. Хотя, если желаешь, попробуй идти вон за тем зеленым огоньком.

Действительно, вдоль берега двигалась крошечная изумрудная точка.

— А что там? — спросил Шадрах.

— Это свет. Я думал, ты любишь свет.

Сурикат смотрел на него чуть ли не победителем.

— Я и сам туда направлялся, — сказал мужчина.

Огонек фосфоресцировал зеленым светом. Полз, как червяк. Напоминал безголовую гусеницу. Размерами походил на маленькую, но мускулистую змею. Не обращал внимания на Шадраха. Медленно продвигался по кромке морского простора с видом необычайной целеустремленности. Впечатление усиливали точная разметка и безукоризненно ровная сегментация. Мужчина уставился на удивительное создание как завороженный; он и не ожидал встретить такое совершенство в подобном месте. Его лицо растянулось в несмелой улыбке.

— Ну и что это? — осведомился Шадрах.

— Присмотрись поближе.

Сделав, как посоветовал сурикат, мужчина различил цифры, выжженные по живому на каждом сегменте, и стройные зеленые линии.

— Машинка! — воскликнул он.

— Почти угадал, — сказал Иоанн Креститель. — Потрогай.

— Да?

— Она не кусается.

— Почему я тебе должен верить?

Сурикат обнажил десны.

— Ты и не должен. Мало ли что взбредет или не взбредет в умирающую голову. И вообще, учитывая мое вероломное прошлое, лучше не трогай.

Шадрах бросил взгляд на море. Длинный сине-зеленый плавник то рассекал волны острым концом, то мгновенно исчезал из виду. В этом престранном мире, подумал мужчина, разве может иметь значение, что сделает один-единственный человек, покуда он хоть что-нибудь делает?

Шадрах присел на корточки рядом с мерцающей гусеницей, протянул руку и дотронулся указательным пальцем. Создание оказалось гладким, но пушистым. Почуяв прикосновение, оно замерло на месте. И повалилось набок.

— Ну вот, убил, — произнес Иоанн Креститель. — Говорил же тебе, не трогай.

Тут гусеница принялась выворачиваться — тщательно, с медлительной фацией, отрезок за отрезком. Расправившись, каждая секция изменяла форму и вновь срасталась с остальными, покуда существо не стало совершенно плоским — квадрат мерцающей зеленой плоти, расстеленный на берегу. Тончайшие борозды наполнились ярким сиянием. Послышался гул. Из линий разметки хлынул наружу свет, образовав решетку. Когда лучи угасли, осталась… трехмерная карта моря и окрестностей, обрисованная темновато-зеленым свечением. Цифры, которые были выжжены на сегментах, переместились, образовав систему координат.

Необычайное создание, прекраснее которого он никогда не видел и не надеялся увидеть, поразило Шадраха прямо в сердце. Мужчина понял: нужно насладиться этим зрелищем, даже будучи не в состоянии оценить его по достоинству.

— Ты что-нибудь понимаешь в красоте? — спросил Шадраху Иоанна Крестителя. — Ведь это прекрасно.

И сурикат ответил ослабевшим голосом:

— Мое восприятие прекрасного во много крат утонченнее, чем ты можешь себе представить. Каждое из моих чувств настолько развито, что я с легкостью мог бы жить в ином мире. Однако там, где ты любуешься формой, я вижу предназначение. Думаю, что тебе простительно увлечься внешним стилем и не заметить сути. Этим и отличается весь ваш род. Перед тобой одна из карт Квина. Только и всего.

— Ее сделал Квин?

— Он создал все вокруг, даже море. Здесь его мастерская. Здесь его мир. А не твой.

Мужчина опустился на берег рядом с картой.

— Как же так, Иоанн? Скажи, разве можно плодить чудовищ — и в то же время творить такую красоту?

Сурикат лишь посмеялся.

— Умиляюсь твоей наивности. Нашел что спросить у чудовища. Вот и мучайся непониманием до скончания дней.

Шадрах неотрывно смотрел на карту. На дисплее мерцали названия мест, написанные на неведомом языке. Мигающая красная точка, должно быть, указывала место под ногами. А напротив, за морем, светился знак — человек, сливающийся со зверем.