Джон Бойд - Повесы небес

Моя студентка казалась восхищенной, а воздух становился прохладным. Я тихо снял с себя верхнюю накидку и набросил ее на плечи девушки, в то время, как в углубляющемся пурпуре ночи затухали краски заката. Мы не произнесли ни слова до тех пор, пока не замерцали первые звезды и ночной ветер не зашевелил ее локонами. Тогда она повернулась и взглянула на меня. Сумерки завораживающе отразились в ее зрачках и она спросила:

— Я взяла у тебя накидку, Джек, и тебе, наверное, сейчас прохладно?

— Я совсем не чувствую холода, — правдиво заверил я ее.

— Нужно идти вниз и там тебе станет тепло. Но мне не хочется прощаться с солнцем. В твоей красоте такая грусть, Джек.

— Прощаясь с солнцем, — возразил я, — ты приветствуешь звезды.

— Да, это верно. А какая звезда — твой дом, Джек?

— Вон там, — указал я, — в той слабой дымке света.

— Эту галактику мы называем М-16, - сказала она.

— А мы называем ее Млечным. путем, — пояснил я, — так как изнутри звездная россыпь кажется молочным шлейфом.

— Млечный путь… — повторила она. — Твое название мне нравится больше… Джек, а кто такая — Елена?

— Женщина с Земли, жившая давным давно. Ее красота бросила в наступление тысячи кораблей и сожгла самые главные башни Илиона. [70] Илион, иначе Троя — древний город на северо-западе Малой Азии; известен по греческому эпосу 10-летней войной коалиции ахейских царей во главе с Агамемноном, царем Микен против Трои. Поводом этой войны явилось похищение Парисом Елены, прекраснейшей из женщин, жены царя Спарты Менелая.

— Значит, она была очень прекрасной, — сказала девушка. В следующий краткий миг мне показалось, что в ее глазах мелькнула грусть, — слишком прекрасна, чтобы умереть.

— Но, несомненно, не более прекрасна, чем ты, — вырвалось у меня.

Удивительно, но я не обманывал девушку. В последних проблесках заката она выделялась светлостью, затушевывавшей какие-то бы ни было недостатки, какие могли быть на ее лице и в ее фигуре, а ее привлекательность могла быть сравнима разве лишь с привлекательностью освобожденного от телесной оболочки духа. Льстить такой девушке было все равно, что восхвалять мелодии жаворонка.

— Мне приятно, что ты назвал меня прекрасной, как Елена.

Вновь подул ветерок и я уловил аромат ее волос.

— Ты прекраснее, чем это не стоящее тебя ночное небо вместе со звездами, — произнес я.

— Твои слова возбуждают во мне желание чего-то, чему я не знаю названия, — сказала она.

— Ты испытываешь духовное пробуждение, милая. Вдруг она подняла глаза на меня:

— Тебе не хотелось бы взять меня, Джек, здесь, под звездами? В ее голосе было нечто необычайно тактичное, словно ее вопрос был отзвуком старинного ритуала знакомства, вопросом, порожденным скорее дипломатической необходимостью, чем желанием.

— Почему ты меня об этом спрашиваешь, детка? — я чуть не рассмеялся ее безыскусственности.

— Твои глаза просили меня об этом.

— Мои глаза говорят от моей плоти. Мой дух же говорит мне нет!

— А что такое — дух, Джек?

— Ты поймешь это гораздо лучше, милая, когда прослушаешь курс религии-2.

— Значит, ты говоришь, что хочешь меня, но не взял бы?

— Я говорю, что пока я не слился с тобой духовно, я не могу слиться с тобой телесно.

— Тогда не откажи выпить со мной внизу чашечку чаю?

— Сочту за честь и удовольствие, — согласился я, сопровождая ее в ротонду, — но я не помню твоего имени.

Неохотно уходя с балкона и обернувшись, чтобы еще раз взглянуть на звезды, она мягко выговорила: "Кара".

Одно это слово прекратило влияние Крамера на мои представления о закате, и я понял, что отныне все мои воспоминания о закатах и ночном небе будут связаны с Карой.

Это была девушка моей мечты.

Мы обедали вместе в студенческом клубе и я попытался воссоздать в ее представлении старые любовные истории и легенды Земли: об Авкасин и Николстт, о Тристане и Изольде, о Елене и Парисе. Я рассказал ей о Трое и Камелоте, рассказал басни Кокэня, прядя вокруг нее сеть мифических чудес, отчего в ее глазах появилась мягкость, которую я до этого не видел ни у кого на Харлече. И все же, хотя древние легенды увлекли се своим очарованием, я был еще более опутан чарами, которыми девушка завлекала меня еще более древней магией.

Она приехала с северных гор, где водятся лососи, и специализировалась в рыбопромысловой гидропонике.

— Когда я была маленькой, — говорила она, — я привыкла часами стоять и следить, как рыбы прыгают в воде, когда они торопятся в верховья, чтобы умереть в радости совокупления. Мать не могла понять моей склонности и прозвала меня "наблюдателем". Для матери рыба не была ничем, кроме пищи. Для меня же она была блестками золота в серебряной пене. Сегодня, когда ты стоял рядом со мной и мы вместе наблюдали за закатом, я поняла, почему мне нравилось наблюдать раньше. Потому что ты — тоже наблюдатель, который знает, зачем он наблюдает.

Меня гораздо больше очаровывала ее манера говорить, чем смысл слов, а она слушала меня со спокойной внимательностью, льстящей мне. Красота ее лица и фигуры, обаяние манер и осанки не уступали ее первобытной привлекательности, и все это объединилось, чтобы воскресить во мне осведомленность о других ее прелестях, с которыми я познакомился во время перекличек. Только усилившийся грохот тарелок из моечного помещения заставил нас вспомнить о позднем времени.

Я проводил Кару к ее поезду и по дороге она сказала:

— Джек, я не хотела бы вмешиваться в твое преподавание, но если бы ты повез класс в лес и показал бы им красоту, как показал ее мне, они стали бы понимать твои лекции лучше.

— Пикник был бы чудесен, — согласился я, — но придут ли студенты?

— Пригласи их и некоторые придут.

— Ты поможешь мне, Кара?

— Это будет для меня честь и удовольствие, — ответила она. Мы стояли на платформе вместе до тех пор, пока не прибыл ее поезд и вот, перед самой посадкой, она сказала: — Джек, мне хотелось бы научиться твоему языку.

— Ты завтра же получишь ленты с записями уроков языка, — пообещал я.

О'Хара приветствовал мою новость о прорыве со сдержанным энтузиазмом.

— Желаю тебе удачи на пикнике, но я чувствовал бы себя увереннее, если бы ты сдружился с парнем.

— Почему так?

— Милашки в восторге от идеи возбуждения мужского аппетита.

— Но какое это имеет отношение к Каре? — спросил я.

— Хитрости, малыш. Женские уловки. У этих самок всегда было полно женских хитростей, только они были в сонном состоянии. А так как ты представляешь собой лакомый кусочек для любой милашки, то можешь вернуться из лесу не таким целомудренным, каким войдешь в лес.

— Ред, ты очень долго руководствовался нечестивыми мотивами и явно полагаешь, что так поступает и любой другой.