Богдан Петецкий - Люди со звезды Фери

— С тобой все, — сухо проронил я. — Возвращайся к Сеннисону. Подожди, — добавил я, когда он уже отстегнул провода и поднялся из кресла, — возьми вот это.

Я вырвал из блокнота небольшой листочек фольги и расписался.

— Сунь в карман, — сказал я, вручая ему карточку.

Он какое-то время разглядывал листок, потом пожал плечами и сунул его в карман на груди.

В дверях он задержался и повернулся:

— Сдал?

— Не знаю, — ответил я в соответствии с правдой. Я подумал, что результаты экзамена тоже бывают обязаны везению. Или ловкости.

Аппаратуру обмануть невозможно. Точнее, человек не может обмануть ее.

Вошла Нися.

Меня успокоило выражение ее лица. Ее сутуловатая фигурка в голубом комбинезоне. Она умела носить его словно праздничное платье на весеннем балу.

Я указал ей на кресло и помог подсоединить контакты. Укрепил ей на лбу обруч с датчиками. Мне пришлось убрать в сторону прядь ее волос. Они были мягкими, немного неподатливыми при прикосновении, пушистыми.

Я включил проектор.

В компьютере что-то слегка загудело. Стрелки индикаторов дернулись. Линия, скользящая по экрану, разбилась на поперечные полосы.

Нися сорвалась с места. Провода, вырванные из гнезд, упали и глухо стукнулись о пол. Руки девушки совершали резкие, хаотичные движения, словно искали что-то. Сама она шагнула вперед. В ней уже не оставалось ничего человеческого. Она напоминала подкрадывающегося зверя.

Чего еще требуется?

Мне сделалось зябко. Я выключил проектор. Я ни о чем не думал. Хотел сказать, чтобы она села, и обнаружил, что до боли стискиваю зубы.

Я посмотрел на нее. Нися стояла все в том же положении, наклонившись вперед. Дышала тяжело, неровно. Руки ее медленно опустились, словно в замедленном фильме. Она посмотрела на меня.

Мне пришлось отвернуться. Я чувствовал такое потрясение, что еще мгновение — и потерял бы контроль над собой. В этом не было ничего от разума. Чисто физическое отвращение, словно при взгляде на что-то невероятно противное.

Я заставил взять себя в руки. Выждал минуту, может, две. Поставил на место вырванные контакты проводов.

— Иди в последний гибернатор, — я указал Нисе на противоположный угол помещения, — и подожди там. Это долго не продлится. Полчаса, может, меньше.

Я старался не смотреть на нее. И был ей благодарен, что она не произнесла ни слова.

В дверях показался Реусс. Тот, что без листочка фольги в кармане.

Сел и улыбнулся. Точно так же, что и первый.

Улыбка еще не сползла с его лица, когда я подсоединил кабели, отошел от креста и стал за пультом аппаратуры. Мне пришло в голову, что я мог бы этого и не делать. Но это был мой долг.

Если бы не то, из-за чего меня наградили прилагательным «кибернетический», я сразу отправил бы его в противоположную часть кабины, к Нисе. Сеннисон на моем месте не стал бы колебаться. Гускин? Не знаю. Так, как мне это виделось, они оба все еще жили мыслями в эпохе, предшествующей информатической. Когда группы ученых, оставаясь наедине со своими проблемами, делали первые шаги по пути, ведущему к открытию перед сознанием человека надлежащего ему значения. Но человечество перестало тратить время на глупости и занялось, наконец-то, разумным осуществлением собственных перспектив, им же самим перед собой поставленных. И когда все, что делается на этой дороге неважным, можно переложить на информатическую технику, появились сомневающиеся, проявили ли они в создавшейся ситуации достаточно гуманизма. Такие, кто не уверен в себе, подвержен влиянию случайных слов или впечатлений, кто предпочитает двигаться обходными путями.

Что до меня, то я каждым нервом ощущал свою причастность настоящему. Я требовал лишь одного: знать, чего я хочу. Все остальное — это вопрос выбора методики. В таком случае информатика дает наилучшие результаты. Автоматы, если дело касается объектов. Стимуляторы, если речь идет о субъектах. О людях. Трудно придумать что-либо менее непонятное. И если в моем окружении оказываются люди, которых требуется убеждать, люди, которые существовать не могут без полемики и дискуссий, то пусть они выясняют свои отношения между собой. Я тем временем предпочту беседовать с аппаратурой. Никто лучше нее не поможет мне достичь цели. Никто лучше нее не заполнит моего одиночества.

Я знаю, что Реус, сидящий сейчас в кресле, — копия. Что двух подлинных Реуссов быть не может. Но убеждение это является плодом размышлений. А, может оказаться, я не все додумал до конца. Остались какие-то провалы. Я, однако, располагаю оборудованием, созданным, кстати, теми же людьми, которое даст мне уверенность. Непоколебимую, как я говорил недавно Гусу. Для меня единственно важное только одно: то, к чему я стремлюсь. Безо всяких перекрестков, развилок и кружных путей, ведущих к цели.

Я уперся взглядом в улыбающееся лицо биохимика и замкнул контакты. Белые шары удалялись. Я не перематывал фильма после предыдущих «сеансов». А обитатели пирамид выжимали всю мощность из своих механизмов, если, конечно, это были механизмы, чтобы отыскать в глубине материка шансы на спасение.

С лица Реусса исчезла улыбка. От нее осталась лишь тень, в виде полуприщуренных глаз. В складках возле сжавшихся губ.

Индикаторы на пульте ожили. Данные в окошках размазались из-за неуловимого для взгляда бега цифр.

Реусс поднялся. Медленно. Противоестественно медленно. Ленивым движением сбросил со лба обруч. Я не мешал ему. Аппаратура уже все сказала. Не отрывая взгляда от катящихся по равнине шаров, он отошел за спинку кресла и вцепился в него руками. Отступил на полшага. Еще. Его тело зависло в воздухе между стеной и креслом. Пальцы впились в обивку настолько, что я перестал их видеть. Он не дышал. Не сделал ни одного резкого движения. Секунда, другая — и он прыгнет.

Я остановил проектор. Не глядя в его сторону, привел датчики в порядок. Стер запись на компьютере. Я не торопился.

Он распрямился. Лицо его потемнело. От глаз остались одни горизонтальные щелочки.

— Так… — прохрипел он.

— Только не это, — промелькнуло у меня в мозгу. — Пусть только ничего не говорит. У меня достаточно хлопот со своим собственным лицом. И со своими собственными переживаниями.

Я указал ему на кресло гибернатора. С настроенной аппаратурой. На одно из тех, которые я для них приготовил.

Он смотрел мне в глаза. Долго. Бесконечно долго. Я это перенес. Я сделал свое дело.

Наконец, он понурил голову. И не произнес ни слова.

В моих рассуждениях не оказалось ошибок. «Наш» Реусс перестал быть нашим. А тот, первый, в самом деле сдал экзамен.

Реусс присоединился к Нисе. За ним последовали прочие. Иба и Може. Муспарт. Еще один Муспарт. И еще один Може.

Из-за этого последнего я пережил тяжкую минуту. Но с новой волной печали пришла и ненависть. Потому, наверно, что он был из тех людей, с которыми я могу разговаривать.