Геннадий Емельянов - Пришельцы

... В Союзе художников было пусто, сидела там лишь одна секретарша и мазала лаком ногти. Она объяснила Вите, что знаменитости сидят в подвале (второй подъезд справа), в апартаментах Игоря Суслова и стряхивают усталость. Игорь Суслов, по-свойски объяснила еще секретарша, сдал большую работу и теперь в нирване. Витя смутно понял, что к чему, но подвал нашел быстро, он долго шел по темному и сырому коридору, ориентируясь на полоску света, падающую наискосок из отворенной двери. Впереди слышался слитный гомон и смех.

В огромной комнате, заставленной скульптурами (в основном там были голые женщины), сидело и стояло множество людей, одинаково бородатых и одинаково непричесанных. На мгновение Ковшову почудилось, что в зале, куда он попал, в сущности, находится один человек, размноженный массовым тиражом. Вите сначала было жутковато, потом он стал различать, что народ здесь все-таки разный: попадались высокие и низкие, старые и помоложе. На двух журнальных столиках, сдвинутых вместе, высилось множество бутылок, уже пустых, из-под водки и портвейна, валялась на столе ощипанная буханка хлеба, кусок сала на оберточной бумаге и раскрытые банки рыбных консервов, забитых окурками. На новичка никто не обратил внимания. Тогда Витя сказал: - Здравствуйте, товарищи!

Ему не вняли, здесь говорили все и никто никого не слушал. Ковшов еще раз с расстановкой и громко, будто с трибуны, закричал: - Здравствуйте, товарищи!

Бесполезно: опять не вняли. Над патлатыми головами плавала грозовая туча, надутая папиросами, из тучи вполне могла ударить молния, мог выпасть дождь или даже град величиной, как пишут газеты, с куриное яйцо. Витя притулился в изножье скульптуры, занимающей порядочное место и закрытой серым покрывалом с ног до головы, оттого и таинственной. Притулился и наметил себе выискать в толпе более или менее нормальную личность и изложить той личности свои кровные заботы. Такой товарищ имелся, он сидел в углу на раскладном стульчике и вертел в руке пустую трубку, без табака. Товарищ был седобород, почти лыс, глядел он на компанию понимающе и ясно.

К старику пришлось проталкиваться сквозь вязкую толпу, Витя без предисловий показал седобородому свои бумажки и заикнулся насчет сметы:

- Я хотел бы войти в курс, мне бы приблизительно, конечно, надо знать, сколько это будет стоить?

- Без штанов останешься, век работать будешь и не заработаешь! - Старик вытащил откуда-то из-за спины папку, достал из нее чистый лист бумаги, достал из кармана курточки черный карандаш, и не успел Витя глазом моргнуть, как художник, наверно, из маститых, изобразил лошадь с плугом и крестьянина в лаптях, идущего вдоль свежей борозды. Была нарисована в некотором отдалении от пашни плакучая береза, согнутая ветром, и заходящее солнце.

- Где ты учился живописи? - поинтересовался как бы между прочим старик и сунул карандаш в карман. - У тебя не лошади, у тебя голодные мыши.

- Так это ж так, прикидочно! - Ковшов собирался растолковать маститому существо вопроса, но тут почувствовал, что привлек наконец внимание публики, что в мастерской установилась тишина и все смотрят на него с некоторым даже интересом. Мордатый товарищ, заросший до бровей, как дед мороз, тронул Витю за плечо и сказал:

- Тара пуста. Тебе за водкой бежать, ты ж последний пришел?

- Я не против, сбегаю.

- У нас "против" не бывает, у нас всегда "за". Собирай, ребятки, рублики.

- У меня есть деньги, товарищи, - заявил Витя.

- Если есть, добавишь. Беги наметом не оглядываясь. Когда Ковшов выискал глазами заветную вывеску "Вино-водка", случилось непредвиденное: сперва улицы, дома, люди, троллейбусы и вообще все, что стояло и двигалось, вдруг раздвоилось. Сперва все раздвоилось, следом начало тускнеть. Витя догадался: возвышенная очарованность, которая была в нем, вытекает, как вода из дырявого ведра, что он становится каким был до памятного и необъяснимого приключения в селе Покровском. "На хрена мне эти волосатые хмыри! - тут же подумал геолог. - Потопаю сейчас в ресторан и выпью как следует!" Ковшов был свободен - колдовские чары спали! - но облегчения это открытие почему-то не принесло. Геолог стоял на перекрестке с выражением полной растерянности на лице и соображал, застигнутый врасплох, как жить дальше.

Город источал запах теплого асфальта и бензиновой гари.

Пришелец Федя материализовался в предбаннике, когда колхозное руководство ублажалось по поводу окончания весеннего сева. Председатель Ненашев выскочил из парилки, как из окопа, сел на веник рядом с желанным гостем, утер мокрое лицо ладонями и покряхтел.

- Били?

Федя молча кивнул. Коробка на его голове была смята, серебристая курточка порвана возле шеи, нос поцарапан.

- И наручники надевали?

Федя опять кивнул, очки его запотели, по ним кривыми дорожками скатывались капли, будто слезы.

Слово о компетентности, сказанное Сидором Ивановичем Ненашевым исключительно для пришельца 25 июня в присутствии Г. Суходолова, следователя Ольшанского и некоторых других колхозников, которые парились в бане.

"История эта, в общем, расхожая. Один достославный живописец нарисовал всадника и вывесил свое произведение на суд народный. Среди зрителей по случаю оказался сапожник. И тот, значит, сапожник заметил во всеуслышанье: обувь у всадника неправильно нарисована, сапоги так не шили никогда и шить не будут. И доказал свою правоту. Живописец критику поклонился до земли: спасибо тебе за добрый совет - я, мол, исправлю кое-что. Сапожник и возгордись - дальше начал указания давать. Его вежливо послушали и сказали:

- Ты, дорогой, выше-то сапог не поднимайся, выше ты уже ничего не понимаешь. Ты, Федор, похож на того сапожника: не научился понимать существо вопроса - наперед батьки в пекло не лезь. Дров ты наломал, Феденька, дальше уж некуда, нарушил ты шаткое равновесие и вверг человечество в малую смуту, а мог бы и в большую ввергнуть. Буди своих, время не терпит! Буди или спать ложись. Не знаю, как лучше будет. Не знаю! А мы, пожалуй что, и без Вас разберемся.

Все остальное, дорогой мой читатель, ты узнаешь сам. Следи за газетами, слушай радио. Скитальцы Вселенной проснутся, я лично в то верю.

г. Новокузнецк, 1980-1983 гг.