Геннадий Емельянов - Пришельцы

Федя на прямой вопрос не ответил, но перестал качать своим ботинком весьма диковинной формы.

- У меня нет времени заниматься пустопорожними разговорами, дорогой товарищ. И ведь, потом, вы слабо владеете экономическими категориями, весьма слабо, должен вас огорчить! И все-таки еще раз: кто вы такой и как вы сюда подали?

- Я издалека, - сказал Федор, блестя очками. Слышно было, как вершится мыслительный процесс под индонезийской шапочкой на его голове - под шапочкой щелкало и трещало. - Издалека я.

- А конкретней?

- Я - пришелец, так во всяком случае зовут меня в селе Покровском, Дарьинского района. - Я - из другой галактики.

- И прямиком ко мне? - затылок первого заместителя или Самого напоминал теперь цветом молочного поросенка в жаровне. - Благодарю за честь, но мне, повторяю, некогда. Как-нибудь в другой раз мы потолкуем о валовых показателях в народном хозяйстве. Мы несовершенство нашего хозяйства вполне сознаем, к слову. Мы ищем и находим.

- Долго ищете. Я где-то читал. Как это? Рубите сук, на котором сидите. Так?

- Не так! - Хозяин нажал кнопку сбоку стола, и в дверном проеме кабинета появился молодой человек, дюжий и одетый с иголочки, тоже с пробором в черных, с лаковым блеском, волосах. Пробор делил голову ровно надвое, будто у псаломщика или мироеда, какими их рисовали на старых плакатах. Появился молодой человек и замер на пороге в полупоклоне, он успел однако вопросительно поднять брови, заметив постороннего, не записанного на прием.

- Вы пустили ко мне этого товарища, Виталий Васильевич? - спросил хозяин ровным голосом, в котором, если вслушаться, присутствовал металл.

- Нет.

- Как же он проник сюда?

Виталий Васильевич, референт наверно, пожал могучими плечами и уставился на Федора Федоровича по-бычьи, в глазах его была угроза.

- Сей момент нашего Друга сердечно под локотки выведут! - сказал председатель и засмеялся,

- Он не даст, он не привык к такому обращению!

- Вот именно, он не привык, потому и даст.

Пока председатель и главбух перебрасывались словами, не отрывая внимания от экрана телевизора, пришелец под конвоем референта уже миновал добрую половину кабинета в направлении к выходу. Референт Виталий Васильевич вел Федора полуобняв, как санитар тяжело больного. Пришелец успел сказать:

- У меня есть время, энергия накоплена, и я только ээ-э... начал беседу. У меня к вам много вопросов!

- Зато у меня нет времени! - холодно отрезал хозяин кабинета.

Экран окрасился угольной чернотой, потом, спустя минут пять, вкось, кусками, обрывками, промелькнула желтая машина "скорой помощи", и опять изображение погасло. Ненашев вздохнул с печалью и наморщил лоб:

- Все! Кинули нашего друга сердечного в дурдом.

- Он не позволит! - запротестовал Гриша Суходолов с такой страстью, будто Федора отвезли на "скорой" К сумасшедшим по прямому указанию председателя колхоза. - Ведь это же позор, это же, понимаешь, нестираемое пятно на репутации землян, это же безобразие!

- Ничего, вывернется.

- Кто это вывернется?

- Федор. Ему такие перетряски весьма полезны.

- Скажешь тоже! Почему?

- Поймет, что наскоком ничего путного не свершить. Ему бы исподволь вникать в нашу жизнь, а он сразу все постичь хочет, вот здесь и есть его заглавная, понимаешь, ошибка. Уяснил?

- Не совсем.

- Молод еще. Ступай, работай. Или спать ложись.

- Что же дальше будет, как думаешь?

- Дальше еще хуже будет: коли начал путаться наш лучший друг, то до полного морального краха запутается.

- И погибнуть может?

- Такого, полагаю, не случится, но лиха хватит парень, жалко мне его!

- Пожалел волк кобылу!

- Иди спи. Или читай.

- Иду! - Гриша вдруг озлился не на шутку: - Все умные, один я дурак, один я ничего не знаю! У Федора-то план имеется, по плану он действует, понял!

- Ну и что? Пусть по плану действует. Ты ступай. Ступай! И фанеру свою забери, чтоб глаза мне тут не мозолила, теоретик еще нашелся!

Гриша молча, с прямой спиной и поджатыми губами (под мышкой он нес телевизор), вышел прочь. Ненашев опять вздохнул, глядя рассеянно вслед своему главбуху, взял со стола очки, криво воздел их на нос и подвинул к себе папку с надписью "текущее".

Гриша Суходолов, как было сказано, удалился обиженный, а председатель надолго задумался и даже закрыл глаза, испытывая легкое кружение в голове, он боялся вспугнуть видение, которое явилось нежданно его внутреннему взору. Увиделась председателю пыльная дорога, обегающая песчаный взлобок. Вдали стояли сосны, озолоченные солнцем, небо было пегое, пахло мятой и нагретой хвоей, вверху кругами плавал коршун, трава никла в полном безветрии. "К чему бы все это?" - думал Ненашев и не открывал глаз. Он уже знал, что картина явилась из далекого, далекого детства, и пришла она не просто, а разбужена навязчивым желанием получить ответ на какой-то вопрос. Следом Ненашев увидел себя мальчишкой, идущим по горячей и мягкой пыли, как по облаку, идущим на звук свирельки. Звук был тягуч и переливчат. В свирельку дудел пастух Митрий, худой и маленький, с острой бородкой на лице цвета старой бумаги, с глазами мутной голубизны, какие бывают у новорожденных. Митрий явился из ниоткуда однажды и нанялся в пастухи. Когда его спросили деревенские власти, кто, мол, ты, откудова и куда путь держишь, он ответил, подняв над головой острый палец:

- Я - гражданин свободного духа. Мужики покрякали и вынесли приговор:

- Хрен с ним, вроде непьющий.

Митрий поселился на краю деревни в заброшенной избенке и народу не докучал, жил тихохонько, пребывал в глухой задумчивости и ночами глядел на звезды, да на свирельке выводил музыку, сотканную из печали. Про гражданина свободного духа плелись всякие байки. Утверждалось, будто этот человек является отпрыском дворянского рода и молодость его была наполнена разгулом и лиходейством, но после и враз грянуло раскаяние. Другие опять же бились об заклад, что Митрий натурально известный казнокрад, сбежавший с каторги: был слух также, что это поп-растрига, а также монах, нарушивший обет... Свободный дух пастуха витал на самой головокружительной высоте, его не интересовали ни деньги, ни пища, холод и зной он переносил одинаково легко, круглый год носил лапти и обзаплатанный зипун. Был он весел и легок, речь его была нещедра и не всегда понятна, он больше молчал, и с его губ не сходила блаженная улыбка.

Сидорка Ненашев, пацан особой бойкоты, бегал к Митрию в поле слушать свирель, носил, как подарок, за пазухой свежий хлеб, испеченный матерью, и обязательно вприклад головку лука. Митрий завещал ему одно:

- Ты больше слушай да вникай, малец. И - обогатишься несказанно. Счастлив тот, кто умеет удивляться. Так-то, брат мой.

... Сидор Иванович открыл глаза, плотно налег на спинку кресла и вздохнул с облегчением: он понял, по какой причине возникло видение. Пастух Митрий был разительно похож на Никиту Лямкина. Или Лямкин похож на Митрия? Не все ли едино в сущности-то! Никита Лямкин спустя столько лет повторяет путь приблудного пастуха, тоже становится гражданином свободного духа, разве не так? Расскажи кому, так ведь не поверят. И похожи - ну, как две капли воды. Сплошные загадки в этом мире, если разобраться. Председатель начал вспоминать, куда же в итоге девался пастух Митрий? Кажется, встал однажды с тощей котомкой за плечами, прикинул, куда двигаться - на восход или на закат? - и растворился в безбрежности, чуждый мелочам. Или помер в одночасье и был похоронен где-нибудь за кладбищенской оградой? Председатель теперь не помнил, как ушел из видимости, Митрий, которого сладко жалели деревенские бабы.