Уильям Гаррисон - Ролербол

Мэки исчезла, ни на вилле, ни на ранчо я больше не вижу ее беззвучных «охов», а ее место заняла высокая англичанка Дафни. Она очень любит фотографироваться, всегда готова позировать перед камерой. Иногда мы вытаскиваем коробки со снимками и любуемся собой.

— Посмотри, какая у тебя на спине мускулатура! — восхищается Дафни, разглядывая снимок, сделанный на пляже в Калифорнии, словно видит мой торс впервые.

Наглядевшись, я отправляюсь гулять и выхожу за ограду. Высокая коричневая трава на полях напоминает мне Эллу, мою жену, ее шелковистые длинные волосы, которые шатром укрывали мне лицо, когда мы целовались.

Я обучаю новобранцев, рекрутированных «Энергией», и первым делом предупреждаю их, что до тех пор, пока они не окажутся на треке лицом к лицу с противником, им ничего толком не понять.

Сегодня я объясню, как остановить мотогонщика, который решил сбить игрока с ног.

— Нужно подставить под щиток плечо, — говорю я. — И тогда либо вы берете верх, либо он.

Ребята смотрят на меня, как на психа.

— Еще можно лечь плашмя на трек, напрячь мускулатуру и дать возможность мотогонщику перескочить через вас, — продолжаю я, для убедительности пересчитывая на пальцах все, что полагается при этом сделать, и еле сдерживая смех. — Можно также прикинуться, будто уходите на вираж, а на самом деле одним ударом выбить мотоцикл с трека, что, конечно, требует от игроков большого умения и опыта.

Ребята молчат, слушают, на их лицах тупоумное благоговение. Мы сидим на траве внутреннего ринга, трек освещен, но трибуны пусты.

— Если мотогонщик летит на вас, твердо держась в седле, а позади у него сидит раннер, — объясняю я, — постарайтесь увернуться. Помните: раннеру, чтобы поймать овал — а это вовсе нелегко, — придется соскочить с мотоцикла — вот тут-то вы с ним и разделаетесь.

Новички само внимание, когда в показательном упражнении мотогонщик несется прямо на меня.

Скорость огромная. Я прыгаю в сторону, уклоняясь от удара о щиток, хватаю мотогонщика за руку и одним движением выбрасываю его из седла. Машина падает, а у мотогонщика разрыв плечевого сустава.

— Да, — говорю я, поднимаясь на ноги, — совсем забыл про эту деталь.

Ближе к середине сезона, когда я в очередной раз встречаюсь с мистером Бартоломью, он уже снят с поста президента «Энергии» и, хотя все еще важничает, прежнюю самоуверенность несколько утратил. Вид у него, пожалуй, задумчивый, а потому я решаюсь поговорить о том, что меня беспокоит.

Мы идем обедать в «Хьюстон Тауэр», где угощают сочным мясом и превосходным бургундским. Дафни сидит как истукан, наверное, ей кажется, что все это она видит в кино.

— Знания? Ага, понятно, — откликается мистер Бартоломью в ответ на мой вопрос. — Что же именно интересует тебя, Джонатан? История? Искусство?

— Могу я быть с вами откровенным?

— Разумеется, — чуть встревоженно отвечает мистер Бартоломью, и, хотя он не из тех, кто вызывает на откровенность, тем не менее я решаюсь выложить все, что у меня на душе.

— Я ведь учился в университете. Это было — дайте подумать — более семнадцати лет назад. В те годы еще существовали книги, и мне довелось кое-что почитать, — не очень много, потому что я собирался работать в аппарате управления.

— Джонатан, — вздыхает мистер Бартоломью, отпивая глоток вина и поглядывая на Дафни, — сказать по правде, я догадываюсь, о чем ты хочешь со мной говорить. Я принадлежу к тем немногим, кто искренне сожалеет о том, что произошло с книгами. Конечно, все книги переписаны на микрофильмы, но это вовсе не одно и то же, не так ли? Микрофильмы доступны только тем, кто работает на компьютерах, то есть мы вернулись в средневековье, когда только монахи имели возможность читать написанные по-латыни рукописи.

— Именно, — подтверждаю я, позабыв про остывшее уже мясо.

— Может, прикрепить к тебе специалиста-компьютерщика?

— Нет, это не совсем то, чего бы мне хотелось.

— У нас есть отличные фильмотеки. Я достану тебе пропуск, и ты сможешь смотреть все, что захочешь. Искусство Ренессанса. Греческих философов. Однажды мне довелось видеть очень интересный микрофильм о жизни и учении Платона.

— А я ничего не вижу, кроме ролербола, — с грустью говорю я.

— Уж не собираешься ли ты бросить ролербол? — осторожно осведомился мистер Бартоломью.

— Ни в коем случае, — отвечаю я. — Просто мне хочется — как бы это сказать? — большего.

Он смотрит на меня с недоумением.

— Не денег и не предметов роскоши, — поясняю я, — а большего, для души.

Он снова вздыхает, откидывается на спинку кресла и дает знак официанту снова наполнить его стакан. Я уверен — он меня понял, ему шестьдесят лет, он невероятно богат, имеет большой авторитет среди самых крупных боссов в нашем обществе, но в его глазах я читаю глубокое, явно безрадостное понимание почти уже прожитой им жизни.

— Знания, — говорит он, — наделяют человека либо силой, либо скорбью. Чего ты хочешь, Джонатан? Сила у тебя есть. Есть положение, есть ремесло и те удовольствия, о каких большинству из нас, мужчин, остается только мечтать. А в ролерболе давать волю чувствам нельзя, верно? В игре, которая сеет смерть, разум должен быть подчинен физической силе, так? Ты решил нарушить это правило? Хочешь, чтобы разум существовал сам по себе? Ты этого хочешь? Не могу поверить.

— По правде говоря, я сам не знаю, — признаюсь я.

— Я достану тебе пропуск, Джонатан. Будешь смотреть и читать микрофильмы сколько душе угодно.

— По-моему, во мне на самом деле нет силы, — возразил я. Он меня не убедил.

— Глупости. А вы как думаете? — обратился он к Дафни.

— Конечно, есть, — улыбнулась она.

Разговор почему-то перешел на другие темы. Дафни, которая наверняка шпионит за мной по поручению корпорации, уловив намек, принимается увлеченно беседовать с мистером Бартоломью, и вскоре, как ни странно, мы обсуждаем предстоящую игру с командой из Стокгольма.

А внутри у меня растет пустота, словно разгоревшийся там костер выжег часть души. Разговор идет о завершении сезона, об игре, в которой будут участвовать одни звезды, о рекордном счете, установленном в этом году, а я сижу разочарованный — в чем, и сам не знаю, — и от этого меня начинает тошнить.

Наконец мистер Бартоломью спрашивает, что со мной.

— Наверное, сегодняшняя еда мне не по нутру, — отвечаю я, — хотя обычно я на пищеварение не жалуюсь.

В раздевалке царят свойственные концу сезона скука и пресыщение. Мы едва перебрасываемся словами и, как гладиаторы, знающие, что их ждет, уже ощущаем больничные запахи, убеждая себя при этом, что останемся в живых.

На последней в этом году тренировке нас обучали нанесению противнику смертельных ударов. Теперь не до толчков или затрещин, как прежде, объяснили нам. Я, по-моему, располагаю двумя отличными приемами. Во-первых, я тверже, нежели другие, стою на роликовых коньках и потому могу, задрав ногу, раздробить противнику колено и, во-вторых, умею сильно бить слева, ломая ребра и проникая в область сердца. Если по новым правилам придется играть без шлема (ходят слухи о том, что нас ждут перемены), тогда, конечно, дело швах. Пока же нам велят бить в горло, по ребрам к сердцу, под дых, — одним словом, туда, где не рискуешь сломать себе руку.