Светлана Дильдина - Восемнадцать роз Ашуана

Когда фирме внука грозил удар, мозг, привыкший просчитывать варианты, заработал как в прежние дни, и несколько советов и телефонных разговоров поправили дело. В том, что Ренато воистину жив, убедились все, кроме него самого.

Он ощущал, как мир просачивается сквозь пальцы — не песком или водой даже, а тенью — и думал: может, потому и удается решать здешние проблемы, не тратя сил?

Потому что в мире вымышленном возможно все, что угодно?

Марк ревностно оберегал свои секреты, а Рении особо не интересовало, что скрывает старший брат. Хотя к нему в стол Рении несколько раз залезал. Вырезки из порножурналов, постеры невесть каких групп, порой заметки из печатных изданий, смысл которых Ренни до конца не мог уловить. Знал только, что это связано с политикой — некоторые фразы Марк обвел красным карандашом.

Другие заметки касались истории, оружия, партизанского движения и уголовных расследований. Несколько биографий личностей, на взгляд Ренни сомнительных — диктаторы, фанатики-революционеры, головорезы… как еще назвать людей, сколотивших банду в конце прошлого века и терроризировавших округ добрых пять лет? Их потом изрешетили пулями, не осталось целого кусочка…

Когда Ренни устраивал налеты на стол брата, было ему лет десять-одиннадцать. Никакой особой радости от собственного детства мальчик не испытывал. Ему хотелось скорей вырасти, чтобы рамки «можно-нельзя» устанавливать себе самому. Огрызаться, как Марк, отстаивая свое право на самостоятельность, Ренни смысла не видел.

К нему вечно липли всякие двоечники, ныли, чтобы помог с домашним заданием или дал списать. Первых мальчишка чаще всего игнорировал, со вторыми возился время от времени. Лучшим учеником Ренни не был, но в пятерку первых входил неизменно.

А Марк учился порой откровенно плохо, но иногда вдруг брался за ум. Мать ставила ему в пример младшего брата.

"Это лучший способ испортить день, почему она не понимает?" — размышлял Ренни, слыша, как мать в очередной раз шебуршится на кухне, пытаясь успокоить нервы.

Домашняя атмосфера все больше напоминала корабль перед бунтом команды — вроде все идет, как обычно, однако люди бросают друг на друга косые взгляды, отмалчиваются в ответ на прямой вопрос или срываются по любому пустяку — но корабль плывет, и он далеко от земли… и может попросту потонуть, если начнется разлад.

Не только Марка это касалось — родителей в куда большей степени. Но Марк чувствовал это сильней… и тогда, и позже.

— Сами виноваты, что родили урода, — прозвучало в ушах.

Да… потом он хлопнул дверью, едва не выворотив петли, сбежал по крыльцу, едва касаясь ступеней, и не ночевал дома. Кажется, тогда он поссорился с Аурелией… впрочем, память сохранила только обрывки.

Ренато не было нужды смотреть на фотографию старшего брата. Нет, уродом он не был — хотя тогда, в двенадцать лет, Ренни только согласно хмыкнул, услышав такое от Марка.

Смотреть не было нужды — старик помнил.

Парень на старых снимках выглядел дико неуверенным в себе, но лицо ему досталось обыкновенное, по-своему привлекательное. И отталкивающим казалось лишь однажды — тогда, под мелким дождем, восковое на фоне красных досок.

Но даже тогда лицо Марка не было уродливым.

А корабль плыл…

В течение года Ренни видел мать с заплаканными глазами, отец появлялся дома все реже, а потом его позвали и сообщили, что намерены развестись.

В груди больно кольнула льдинка, но мальчик, выслушав мать и отца — оба глядели на него, как на судью, кивнул и вышел из комнаты.

Так и не узнал, какова же была первая реакция Марка на это заявление. С братом поговорили на другой день, и он неделю не ночевал дома.

Время не многое изменило. Марку тяжело давался развод родителей. Он смотрел на мать с глубочайшим презрением и стыдом — та брала деньги у человека, оставившего ее! У отца…

В год, когда они расстались, Марк почти ни с кем не разговаривал — только смотрел фильмы да пропадал невесть где. Вся комната его была завалена кассетами. Разное было там, но чаще — боевики.

Ренни порылся в них, но не заинтересовали краткий пересказ и коробки…

А раз в ванной Ренни заметил капли крови, и запястье Марка перевязано было бинтом, тоже красным с одной стороны.

Несмотря на совсем юный возраст, мальчик понял — и долго еще смотрел на Марка, будто на плешивую уличную собаку — со страхом, легкой жалостью и отвращением.

Марку исполнилось шестнадцать…

Теперь Ренато Станка желал возвращения в собственное тело — да, только такое, мальчишеское он и мог назвать своим. Любой скажет "это я", показывая фото себя в юности, а вот когда тебе очень много лет, постаревшую оболочку так называть не всегда получается… не считать же себя в самом деле отжившей все сроки развалиной?

Особенно если можно иначе…

На сей раз вокруг был осенний парк, и Ренни шел домой, покачивая сумкой с учебниками. Кричали вороны, плотной стайкой кружась в небе; дворник ворчал — развелось, отстреливать некому.

Слова его вызвали в памяти охоту — сам Ренни никогда на ней не был, и по сему малейшего сожаления не испытывал, но старший брат…

Прошлое, само себе прожектор, подсвечивало ярким лучом то, что давно скрылось в недрах памяти.

Когда по возвращении кто-то из родных обмолвился о неудавшейся личной жизни второго внука, старик даже не удивился — куда подевалась его жена, полноватая верная хохотушка?

Ренато не смог вспомнить, как звали того человека. Но помнил, как к нему привязался Марк. Тогда старшему брату было пятнадцать…

Тот, однокашник отца, приезжал в Лейвере на охоту — в здешних заводях водились дикие утки, в лесах — вальдшнепы и тетерева. Марк приклеился к нему сразу, таскался хвостом. Гость брал его с собой на охоту. Приезжал два года подряд, осенью, на полтора месяца, и это время было самым счастливым для Марка.

Кажется, братец и ночевать порывался у него, домой не казал носу. Родители поначалу были довольны, что сын под присмотром и занят делом — хотя какое там дело охота…

Потом радости у них поубавилось. Мать сердилась, что Марк предпочитает чужого, да еще приятеля отца… у них уже было неладно все. А отец опасался, что подросток надоест другу хуже горькой редьки, и вдобавок страдало его самолюбие — больно уж показательно Марк выбирал общество приезжего. Мол, родители не нужны, никчемными воспитателями оказались.

Эх, Марк, Марк…

Когда ты возвращался от того, гостя, с тобой можно было разговаривать. А потом улыбка сходила с лица, и ты отвечал грубостями или отмалчивался, и закрывался в своей комнате.

Ренато явственно представлял то, чего никогда не видел — осенний лес, желтоватый отсвет повсюду, неяркий, несмотря на буйство теплой палитры красок, горьковатый запах умирающих листьев, черная земля. Легкий хруст под ногами — сучки трескаются, когда на них наступаешь. Озеро, почти круглое, сероватая осока по краям. Плеск крыльев, и взлетает селезень; раскатывается выстрел…