Анатолий Радов - Студия Боливар

А если бы никто и никогда не пришёл? Что было бы? Что было бы, если никто бы не прочитал всей этой ерунды, ни Алекс, ни деревенские, ни кто-либо ещё. Что бы от этого изменилось?

Я представил себе Первого, склонившегося над чистыми листами с огрызком карандаша в дрожащей руке. Представил его напряжённое лицо. Для кого он писал всё это? Неужели, зная заранее, что для меня? Именно для меня... именно вы — вспомнились мне слова режиссёра, сказанные той злополучной, ветреной ночью.

Голод и жажда стали сковывать меня, словно раскалённые цепи. Тело горело, желудок свело так, что к горлу подступила не проходящая тошнота, которую нельзя было ни выблевать, из-за отсутствия чего-либо внутри, ни проглотить. Тогда, я отложил бумаги, и схватив копьё, отправился в лес.

Я пробродил несколько часов, надеясь, что и с этой стороны есть крысы, или какие-нибудь другие представители местной скупой фауны. Я был согласен даже на червяка с его мерзким, вонючим мясом. Через какое-то время у меня стали появляться безрассудные мысли о том, чтобы вернуться на территорию Боливара и поискать червяков там. То, что они там есть, это я знал точно, помня о том гаде, которого проткнул копьём раз сорок, не меньше.

Но мне повезло, и выходить на опасную территорию не пришлось. Я всё же наткнулся на крысу, огромный, размером с овчарку, экземпляр, и ослеплённый голодом, потерявший любой страх, бросился на эту чёртову тварь с диким воплем.

Напуганная моим отчаяньем, крыса застыла на месте, судорожно решая, нападать ли ей, или всё же удрать, и эти размышления погубили её.

Я обрушился на неё, как поваленное ветром дерево на крышу новенького автомобиля, смяв её боевой дух, как старую газету. И она, слишком поздно решившая всё же отступить, разворачиваясь, сама подставила мне свой бок, в который я со всей силы всадил копьё.

Крыса обречённо завизжала, и в её глазах я увидел страх и безумие, которые смешавшись, выступили двумя каплями слёз. Но во мне не было жалости. Голод сделал меня хищником, жажда сделала меня безумцем, а прочитанные тексты отключили на время мой разум, тот разум, в котором и живут все эти моральные причиндалы, сдерживающие внутреннюю суть. Я стал животным, и наслаждался полученной на время свободой.

Всю крысу тащить к шалашу не имело смысла, и я промучившись минут двадцать, помогая себе остриём копья, оторвал от неё два окорока, которые у этой громадины были никак не меньше свиных, и с ними вернулся на поляну.

К моему счастью, время света щедро продолжалось, позволяя мне заниматься приготовлением еды. Я собрал весь хворост поблизости, и вытащил из кармана спичечный коробок. Спичек оставалось всего две. На Плюке хватило бы на две гравицапы, подумал я, и рассмеялся.

Но рисковать не хотелось, так как при неблагоприятном исходе пришлось бы жрать мясо сырым. Этого я не стал делать в деревне, не стану и сейчас, твёрдо решил я, и вытащив оставшиеся восемь зелёных сотен, засунул их под мелко наломанные ветки.

— Так будет надёжней — сказал я вслух, и задержав дыхание, чиркнул спичкой о незатёртый бок коробка. Так вот для чего все эти дурацкие «целки», этот девственно нетронутый один черкаш, который я всегда оставлял ещё со школьных времён. С таким черкашом шансов, что всё пройдёт удачно, становилось на порядок выше.

Спичка зажглась сразу, и я сделав ладони лодочкой, аккуратно поднёс её к наглой морде Франклина. Морда загорелась, и наглости, вроде как, поубавилось.

Через пару минут, костёр уже полыхал вовсю, и мне оставалось лишь экстренно доламывать ветки лежащие поблизости кучкой и подбрасывать их в голодную пасть пламени. Этим я и занимался, пока количество углей не приблизилось к требуемому.

Тогда я взял толстую, прямую палку, и натянув на неё один крысиный окорок, принялся его жарить, держа над пышущими углями. Я и сейчас не понимаю, как мне удалось довести тот кусок мяса до идеальной готовности, если учитывать мой, начавший пожирать внутренности и нетерпевший никакого промедления голод, но пожаловаться на сыроватость не пришлось. Хотя, возможно в тот момент я и не замечал столь незначительные нюансы.

Я ел и ел, не в силах остановиться, смутно, одним только подсознанием вспоминая об осаждённом городе, в котором люди несколько месяцев голодали, и о том, как осаждающие перебросили им катапультами мешки с чёрствым хлебом. Все, конечно же, подохли в страшных муках, уж не знаю что у них там случалось, то ли желудки разрывались, то ли лопались и заворачивались кишки, сейчас меня это вовсе не пугало.

— Здесь от этого не сдохнешь — успокаивал я себя, и продолжал глотать наспех разжёванную крысятину.

Насытился я одновременно с тем, как закончился весь окорок. Я не слабо отрыгнул пару раз подряд, и разморённо посмотрел на второй кусок. В принципе половину ещё можно было осилить, но готовить что-то уже не хотелось. Голод отступил, возможно оставив кой-какие разрушения, в виде подъеденной мышечной ткани, но я был уверен, что всё это с лихвой компенсировалось съеденным куском.

Я повалился на спину, и стал тупо пялиться в небо, а мой желудок забрав всю энергию на расщепление пищи, полностью отключил и без того уже ничего не соображающий мозг. Поэтому при попытке подумать о текстах, меня затащило в трясину сна.

Когда я проснулся, время света всё ещё продолжалось.

— Хотя, это может быть уже другое время света — подумал я, и испуганно вскочил на ноги — Чёрт! Сколько я уже здесь?

Я вспомнил, что разрешил Алексу позвонить, если меня не будет семь дней.

— Блин! Ведь тогда не смогу позвонить я. Всего один звонок, чёрт!

Я залез в шалаш и стал суетливо собирать листы бумаги в, валявшийся растёгнутым, худой, выглядящий жалким портфель. Сначала я пытался складывать страницы по номерам, но бросил эту затею. Мне нужно было торопиться. Я вылез из шалаша, и всунул в портфель остальную часть пачки, придавленную у входа небольшим камнем.

Голод под натиском крысиного мяса отступил, но жажда не прошла, а даже усилилась, и я чувствовал, что мои нервы на пределе, от постоянного жжения внутри, жжения которое добралось даже до пяток.

Чёртова жажда! — ругнулся я, представив воду, которая наверняка была у Алекса, но от этого стало только хуже.

— Не думать, не думать, не думать — затараторил мозг — Подумай лучше о Боливаре. Тебе ведь снова идти через его территорию.

Я схватил копьё, и так, с копьём в одной руке и портфелем в другой, я быстрым шагом рванул к стене. Нужно было торопиться. Я и в самом деле никак не мог подсчитать, сколько пробыл здесь, увлечённый чтением, я потерял счёт всем этим долбаным временам света и тьмы. Ну, и плюс к тому, я не знал, сменялись ли они, когда я спал, сморённый крысиным окороком или нет. Что если Алекс уже решил, что я погиб в неравной схватке с монстром, и позвонил? Тогда получится, что я опоздал. Причём опоздал на целую вечность. Как ещё мне заставить режиссёра встретиться со мной, если не с помощью звонка? Мне теперь просто необходимо сказать ему, что всё знаю, и если он не хочет, чтобы эти придурки из деревни тоже узнали, то пусть вернёт меня в чёртов настоящий мир. Меня, Алину, и Алекса. А остальные пусть здесь парятся до конца всех возможных времён.