Дмитрий Глуховский - Оттепель

Гондола угрожающе скрипнула.

Китайцы беспокойно защебетали; один даже попытался выскочить на причал, но был тут же водворен на место цепким экскурсоводом. Кормчий утер пот со лба, пересчитывая своих жертв, обмахнулся широкополой соломенной шляпой и нырнул в нее с головой. Потом уперся шестом в дно - до него тут было метра три, не меньше, - перекрестился, и лодка трудно поползла вперед.

Карнаухов, судя по всему, оказался единственным русским среди всего выводка туристов, забравшихся по неосмотрительности на чертову галеру. На носу сидел, правда, еще один европеец - старик полубезумного-полупросветленного вида, но он скорее напоминал Карнаухову немца.

Китайцы сыпанули к левому борту, наводя камеры на прыгнувшего за уткой пса. Гондола накренилась, и Карнаухов перекрестился, на миг жалея, что не застраховал свою жизнь. Пустое: такой возможности у него, разумеется, не было, да и родных, в чью пользу он мог бы трагически погибнуть, давно уже не осталось.

Гондольер задорно крякнул, и суденышко пошло быстрее. Поросшие мхом и затянутые вьюнком стены старинных особняков, все в морщинах трещин, постепенно набирали скорость. Стеклянные зубцы, застрявшие в пустых оконных рамах, заставляли Карнаухова думать о плачущих слепцах, а забитые досками проемы навевали мысли о заплатках, наложенных после битвы с катарактой. Кое-где встречались целые, хоть и замутненные окна, и за первые десять минут экскурсии Карнаухов насчитал даже четыре или пять таких, где явственно кто-то обитал. Совсем по-итальянски от стены к стене поперечных каналов-переулков провисали бельевые веревки, и чья-то отважная кошка канатоходцем пробовала преодолеть несколько метров над бурлящей бездной.

– Сейчас к крепости, скажи, отвезу их, а потом там на площади развернемся - и по Новому каналу до самой бухты могу, - гондольер вытянул шест и дернул за шнур, заводя мотор.

– К какой еще крепости? К собору, что ли? - переспросил экскурсовод, но гондольер был слишком занят поперхнувшимся двигателем, чтобы ему ответить.

На Старом канале почти все дома устояли, лишь совсем изредка какой-нибудь из особняков сползал одним из углов в воду. Сквозь радужные пятна, расходившиеся от винта по зеленоватой воде, виднелась удивленная сазанья морда. Лодочник бодрил слух матерком, выпуская его, как пеленгационный сигнал, впереди суденышка и лишь благодаря ему с хирургической точностью расходясь в узких проулках с другими туристическими галерами, забитыми китайцами.

Немцу не сиделось на месте. Пару раз кинув на Карнаухова ищущий, едва заметно тронутый шизофренией взгляд, он, нещадно раскачивая лодку, перебрался к нему поближе и протянул руку. Дальше прятать глаза в пол было бесполезно.

– Святослав Бордовский, - представился он. Все-таки русский.

– Очень приятно, - вяло отозвался Карнаухов. - Алексей.

– Ваше лицо кажется мне знакомым, - не вполне убедительно вступил старик.

– Скажите еще, что были счастливы неожиданно увидеть тут соотечественника, - съязвил Карнаухов, но Бордовский только рассеянно кивнул.

– Я из Питера, а вы? - не отставал он.

Карнаухов перестал расковыривать дырку в скамье и с искренним сочувствием посмотрел на старика. Потом вдруг подумал, что, несмотря на относительно благообразный вид, тот сейчас наверняка примется клянчить деньги.

– Екатеринбург, - отчеканил он.

– Метеоролог по профессии, - раскручивал свой сценарий старик.

И во второй раз подряд силок был поставлен удачно. Теперь уже Карнаухов положительно заинтересовался своим собеседником. Метеоролог, пожилой, да еще и из Питера… Непростой, должно быть, судьбы человек. Страшно даже представить, чего ему пришлось натерпеться за последние двадцать лет.

– Вы тоже думаете, что мы виноваты? - в лоб спросил Бордовский.

– Вы - метеорологи? Или вы - все мы? - уточнил Карнаухов.

– Мы - что не сумели предсказать. Вы - что допустили.

Алексей дернул плечами. Вступать в экзистенциальные споры посреди недешевой экскурсии по каналам он не собирался.

– Поймите, заранее предсказать это было сложно. Помните тот ноябрь? Ведь тогда все предвещало скорые заморозки. Долгую холодную зиму, и хорошо, если не ядерную, - Бордовский суетливо улыбнулся. - Достаточно было выйти на улицу, чтобы кожей почувствовать - такого не было с пятидесятых, спросите у старожилов. Не говоря уже о телевизоре.

– Просчитались.

– Просчитались, - признал Бордовский. - Зима оказалась теплее, чем можно было себе представить. А в марте…

– Оттепель, - кивнул Карнаухов.

– Оттепель. Слышу, как вы произносите это слово, молодой человек, - насупился старик. - Но вы должны понимать - это для вашего поколения оно обрело такое значение. А для нас…

Карнаухов скривился. Если Бордовский и заметил его гримасу, то вида подавать не стал. В его голосе звякнуло железо: он непременно хотел досказать.

– Мы так ждали оттепели… Мы ждали ее последнюю тысячу лет. Ждали столько, сколько наш народ помнил себя, и еще за долгие века до этого. Европа освободилась из-под ледяной скорлупы еще сто веков назад, отряхнулась и оперилась. До Азии армада льдов так толком и не дошла. А Россия, с древности чуть ли не целиком закованная в вечную мерзлоту, никогда и не знала тепла. Валенки и тулупы для тела, чай и водка для души - каждый, кому довелось появиться тут на свет, должен был согреваться сам. Мне еще до потепления случалось ездить во Францию, в Италию. Рим, Венеция… - старик кивнул на канал и грустно усмехнулся. - И частенько думал: за что нам такая кара? Почему у них зимой называются два дождливых месяца, а у нас три четверти года на улицу выйти невозможно?

– Зато теперь-то вы, наверное, довольны… - буркнул Карнаухов, но старик будто его не слышал.

– А бесконечной нашей зимой жизнь продолжала теплиться только в кухоньках миллионов квартир, - продолжал он. - Не знаю уж, помните ли вы это время… Извечные кухонные посиделки неизбежно перерастали у нас в кухонное диссидентство - тепло и вольнодумие для многих означало одно и то же. И прибежище им было одно - пятачок в четыре квадратных метра, аккурат между чайником, холодильником и газовой плитой.

Мимо протарахтел военный катер, и китайцы метнулись к корме, судорожно щелкая фотоаппаратами. Достигнув того места, где Старый канал вливался в небольшое круглое озеро, окаймленное стенами министерств, лодочник мягко повел руль, и гондола стала забирать влево, вычерчивая на мутной воде широкую дугу.

– Оттепель ему… - недобро протянул Карнаухов. - Кухня - теплица демократии. Тараканьи дебаты… Знаете, это вам не мясо размораживать. Не все вещества и субстанции хорошо переносят температуру. Некоторые могут существовать только в охлажденном виде. Как скульптуры изо льда. Пока будет холодно - будет вам и форма, и содержание. А как пригреет - растечется и испарится. Наша страна, может, и держалась вся на этой вечной мерзлоте. Ей, может быть, оттепель по определению противопоказана была! Как только оттепель - сразу подтекать начинало. Вот и прорвало, - он хмуро кивнул на китайцев, - в конце концов.