Питер Чиппендейл - Норки!

Столкновения и драки между норками происходили постоянно, и способствовала этому сама жизнь в замкнутом пространстве, где раздражительность не находила выхода и страсти кипели словно в перегретом котле. Как бы ни старалась каждая отдельно взятая норка поладить с соседями — а это, учитывая агрессивный характер маленьких хищников, было настолько нелегко, что многие не старались вовсе, — напряженность в отношениях и недовольство друг другом накапливались и накапливались, пока самый воздух не начинал искрить и потрескивать, словно перед грозой. Злоба и раздражительность постоянно витали в воздухе, пропитывали его, а еле сдерживаемая агрессия грозила выплеснуться через край — и выплескивалась бы, если бы не полнолуния, когда норки, приходя в неистовство, тратили значительную часть своей разрушительной энергии. Всеобщая вакханалия, происходившая каждую ночь полной луны, специально организовывалась и направлялась Старейшинами, служа чем-то вроде предохранительного клапана для эмоций и чувств, которые официально именовались «Дурные Мысли» и которые в обычной жизни каждой норке строго предписывалось подавлять. В полнолуние же все было наоборот: норки получали право и возможность выпустить пар, к чему Старейшины их недвусмысленно поощряли.

Старейшины знали, что к утру странная болезнь пройдет, как будто ее и не было, и при свете привычного, милого солнца они без труда сумеют восстановить свою власть над обитателями колонии и принудить их к соблюдению раз и навсегда заведенного порядка.

Пока же здесь царило безумие. И взрослые зверьки, и их совсем юные отпрыски пришли в настоящее неистовство и готовы были в ярости наброситься на кого или на что угодно.

Диск луны медленно плыл по пыльному стеклу слухового окна, заливая клетки голубым холодным сиянием, и самцы-норки торопливо собирались тесной группой.

— Туда! На волю! Выходим!

Ритмичные выкрики «Туда! Туда!» сменились нестройными приветственными воплями, когда первый самец отделился от толпы и с разбега бросился всем телом на проволочную сетку.

— Давай! Давай! Рви ее, ломай!!! — пронзительно визжали остальные, пока оглушенный ударом зверек неверными шагами отходил от решетки в сторону.

Под ритмичное притоптывание мягких лап по полу второй самец разогнался и, скрутившись в маленькое ядро, врезался в сетку спиной. Прочие самцы последовали его примеру. Они бились о сетку до тех пор, пока она не закачалась и не зазвенела под градом обрушивающихся на нее ударов. Самки хватали проволоку зубами, остервенело грызли и трясли ее, и бревенчатые стены сарая отзывались гудением и скрипом.

— Выбираемся! — кричали самые дерзкие, повисая на сетчатом потолке и поощряя своих товарищей на новые безумства.

Кто-то опрокинул кормушку и принялся долбить ею о глухую заднюю стену клетки, а толпа самцов перестроилась для нового штурма.

Шмяк! — первый с силой врезался в проволоку.

Шмяк! Шмяк!! Дзынь!!! — это таранили сетку остальные.

— Смотрите! — раздался во всеобщем бедламе чей-то испуганный крик.

Одна за другой норки останавливались, замирали на месте, и за считанные секунды в сарае стало совершенно тихо. В благоговейном молчании взирали они на запыленное слуховое окно в потолке.

С луной что-то происходило. Еще мгновение назад она была круглой и яркой, но теперь на глазах становилась все меньше и тусклее. По лунному лику двигалась какая-то тень, заслонявшая собой серебристый диск, хотя на небе не было видно ни одной тучи. Вот луна превратилась в тоненький серп, а потом исчезла вовсе, и дрожь страха пробежала по выгнутым хребтам, заставив встать дыбом бурые блестящие волоски.

И не успели норки переглянуться, как из отдельной клетки, куда Хранитель посадил Шебу, раздался тонкий визг.

Все внимание норок немедленно обратилось туда.

— Наконец-то эта сучка рожает! — шипели они. Все норки люто ненавидели Шебу. Когда-то Шеба жила на другой ферме, но, после того как мор унес жизни всех ее родственников, маленькую сироту привезли сюда. Одного этого было достаточно, чтобы исконные обитатели старого сарая отнеслись к ней с недоверием, ибо краеугольным камнем доктрины, которую проповедовали Старейшины, была подозрительность ко всему незнакомому.

Потом, когда Шеба выросла, она сама дала повод для недоброжелательства, наотрез отказавшись вступить в дамский кружок — или «Ведьмовник», как насмешливо прозвали его самцы. Когда Хранитель отсадил ее в отдельную клетку и привез откуда-то великолепного голубого самца, негодованию норок не было предела. Подливало масла в огонь и особое отношение, которое человек проявлял к Шебе, а самым возмутительным, доводящим обитателей главной клетки до исступления было индивидуальное кормление. Одного вида и запаха Хранителя, шедшего по проходу с металлической миской, из которой аппетитно свисали серебристые рыбьи хвосты, было вполне достаточно, чтобы старожилы начали корчиться от унижения и зависти.

— Чтоб ты подавилась, подлюка! — шипели самки, окатывая Шебу волнами злобы и презрения. — Сдохни, Шеба, сдохни!

И вот теперь все они вставали на задние лапы и вытягивали шеи, стараясь увидеть, сколько щенков принесет Шеба. Роды были практически единственным развлечением и единственным интересным событием, способным как-то скрасить их однообразное существование. В вольере верховодили самцы, и лишь процесс воспроизводства позволял представительницам слабого пола ненадолго подняться в социальной иерархии чуть выше того места, которое они занимали в повседневной жизни. В негласном соревновании производительниц наибольшая слава доставалась, естественно, той, кто принесет в помете больше малышей. Неудивительно, что самки были полны решимости не допустить, чтобы ненавистная Шеба отличилась в этом отношении.

— Одного выродила,— перешептывались они.

— Сколько их будет всего?

— Думаю, не больше четырех.

— Пять!

— Эй, а как насчет семи?

— Только не у нее! Семь — священное число, и такой твари, как Шеба, это не по силам.

Они подождали еще немного, но в клетке Шебы пищал только один новорожденный.

— Должны же быть у нее еще дети? — начали спрашивать друг у друга норки, и на морде у каждой было написано недоумение. — Один малыш — как это возможно? У каждой нормальной норки рождается как минимум трое!

— А вспомните Мику!..

Легендарная Мика, о которой Старейшины то и дело напоминали остальным норкам, однажды принесла десять щенков.

— Поглядите на меня! — раздался хвастливый возглас. — Я — и то родила четверых!

— А я — шестерых! — напомнил другой торжествующий голос. — И ведь я вовсе не такая высокомерная дрянь, как Шеба! Я простая, порядочная норка!