Сэм Сэвидж - Фирмин. Из жизни городских низов

Раньше лишь однажды мне случилось при дневном свете увидеть мир людей, и лучи солнца, высокие дома, и все в листве деревья, прохожих, пестрые цветы — но тогда я буквально умирал со страху. На сей раз, путешествуя в коляске Джерри, я страха не испытывал, и я смело смотрел людям в глаза, оглядывал деревья в вышине и чувствовал то, что, кажется, зовется счастьем. Сама собой сложилась фраза: «Мир прекрасен», — и я запустил ее в синее небо, и все оно, как флаг, дрожало на ветру. Конечно, тут была и зависть, была, была, во рту стояла горечь, как от желчи, мир этот был — не мой мир при всем при том, — но я ее сглотнул. Люди на нас пялились, пока мы проезжали, в особенности на меня, и я твердо, не мигая, встречал их взгляд своими черными глазами.

Торговлю мы открыли прямо у станции подземки на Парк-стрит. Джерри прислонил к коляске кусок картона. Там от руки, цветными буквами, было выведено: КНИЖНАЯ РАСПРОДАЖА. НОВЫЕ КНИГИ, КАЖДАЯ С АВТОГРАФОМ. Я, конечно, все эти коммерческие штучки знал не понаслышке, знал как свои пять пальцев, и, если бы спросили моего совета (о, только бы спросили!), я порекомендовал бы — тактично, не корча из себя всезнайку, — задерживать прохожих, хватать, так сказать, за пуговицу, приставать. Я сказал бы: «Джерри, мальчик, суй ты товар им в нос, в нос, небось не задохнутся, да не слезай с них, покуда деньжат не выложат». Я был бы как тот дедушка в кино, ну вылитый, там внук выходит в большую жизнь, а он дает советы (так его и вижу: скошенный подбородок, зализанные волосы). Но Джерри был совсем не пробивной. Бизнесмен был из него никакой, прямо даже ужасный. Прислонился к стене, стоит, курит сигарету за сигаретой и ждет, когда покупатель сам набежит толпой. Не очень-то многих мы так, конечно, охмурили.

Под вечер, когда кончились уроки в школе, подростки стайкой проходили по другой стороне Парк-стрит, и они хором пели-кричали через улицу: «Джерри Магун, старый пердун», опять, опять, и как не надоест. Но Джерри проявил большую выдержку — даже бровью не повел, даже не взглянул на них, как будто и не слышит. Поменьше дети — те к нам подходили. Подходили ради меня, опустятся на корточки возле коляски и заговаривают со мной, сюсюкают, пытаясь меня склонить к разным примитивным штукам, будто я им обезьяна какая. Один малолетний идиот вынул карандаш: «Кусни-ка, крыса, кусни-ка». И ведь совсем ребенок, дважды два четыре пока с трудом усвоил — ужасно унизительно.

Мы проторчали на одном месте чуть ли не целый день и в час пик проторчали, и я имел возможность наблюдать, как постепенно меняли цвет деревья, и кое-кто все-таки покупал книги, а кое-кто просто останавливался поболтать. Те, кто болтали, по большей части были и сами вроде Джерри, на книги у них денег не хватало. Так, покалякают, посплетничают насчет общих знакомых, шутки шутят, что потерпели, мол, банкротство. Друг друга они называли «старик». Я их всех глубоко заинтересовал, и дважды у Джерри спрашивали, дрессированный ли я, и оба раза он отвечал: «Нет, старик, он не дрессированный, он воспитанный». Правда, один — Грегори его звали — уходя, оглянулся и бросил мне — так фамильярно, панибратски — «Ну пока, старик». Убийственная наглость.

Хоть в дверь к Джерри почти никто не стучался, шапочных знакомых была у него тьма, и на каждом шагу его окликали: «А, Джерри, как жизнь?» «Так держать, Джерри!» — даже копы. Когда ты одинок, невредно быть немножко чокнутым, только не надо перегибать палку. Такова, во всяком случае, моя политика. И в конце концов полегоньку «Подменыш» продавался. По-моему, народ пленяла яркая обложка с огромной крысой. Как только кто-то купит экземпляр, Джерри ставил свой автограф, в качестве бонуса присовокупляя свою визитную карточку и свою другую книгу. На карточке было написано:

И. Д. МАГУН.

«Умнейший человек на свете»

Писатель из ряда вон выходящий и даже внеземной.

И то же самое он надписывал на книгах. Писатель из ряда вон выходящий и даже внеземной. Ничего, народу нравилось. Не всем, конечно, не закоренелым буржуа. Буржуа эти, которые с портфелями, в костюмчиках, только поглядывали на Джерри и хмыкали. Смотришь: стоят, переговариваются, зубы скалят. Зубы отличные. Но если вдруг взгляд этакого типчика сталкивался с моим, я отражал его с таким холодным, с таким стальным презрением! Вмиг ухмылочка сползала с гладкого лица.

Время от времени кто-нибудь остановится — поспорить с Джерри, выставить его идиотом. Мысль о том, что старый помятый малый с колясочкой — умнейший человек на свете, прямо их оскорбляет, прямо покоя не дает. Ну и начинается: «Если ты такой умный, так почему же ты с тележки книгами торгуешь?» — одним словом, всякие мещанские пошлости. А Джерри не сердился. Терпеливо растолковывал этим людям, как на самом деле он богат, потому что он свободен, не обязан ишачить ради жалованья, не должен по восемь часов в день протирать задницу на бесполезной службе. Голоса никогда не повысит, выслушает все, что ему скажут, и, погодя, глядишь, завязывается серьезный разговор с этими людьми, и Джерри уже им начинает нравиться. Некоторые потом даже сами начинали ныть, жаловаться на жизнь, на неудачную женитьбу, дурацкую работу, и частенько дело тем кончалось, что покупали книгу. В надежде, я так думаю, что, когда придут домой, она их развеселит.

У второй книжки Джерри яркой обложки не было. Если честно, это была просто кипа разрозненных страниц, которые он сам отстукал в каком-то заведеньице на Сколли-сквер. И кипу эту он превратил в книгу так: зажал между двумя листами темного картона, продырявил и всё вместе прошил белой бечевкой. Я смотрел и думал: и стоило же так из кожи лезть, а? Говна-пирога. Но, конечно, я мог так рассуждать исключительно в силу своего происхождения. Потом он на каждом экземпляре — синим карандашом, от руки, печатными буквами — вывел заглавие: ПЛАН СПАСЕНИЯ.

История начинается на планете Земля лет через сто примерно после того, как широкомасштабная термоядерная война между «последними империями» США и СССР до основания разрушила цивилизацию. Мало того, что сгубила все до единого большие города и даже маленькие городишки, война эта в уцелевшем сельском населении порождает звериную ненависть к всевозможным технологиям, которые оно винит во всех выпавших ему невзгодах. Правительств, в том узком смысле слова, как мы это привыкли понимать, больше не существует вовсе, а есть только бродячие банды головорезов да непрочные сообщества земледельцев. Земледельцы эти вспахивают почву простой деревянной сохой, работают на мулах, и, когда они пашут ночью, почва из-за радиации вся светится за сохой, как фосфор. По всей Земле люди страдают от ужасающих недугов, и от таких, главное, о каких до холокоста было и слыхом не слыхать, и многие из этих новоявленных недугов поражают кожу, и большинство людей покрыто мерзкими болезненными волдырями. Из-за радиации, сплошь поразившей всю планету, дети рождаются неполноценными: калеками, кретинами, уродами, слепцами. Прежние религии и идеологии, сыграв столь роковую роль в разжигании последней войны, засевшей неизбывным ночным кошмаром в коллективном бессознательном, — окончательно дискредитированы. Но поскольку все выжившие невежественны и повреждены умом — как грибы после дождя вырастают новые религии. Правда, распространяются они не широко, влияние их кратковременно, но все это лишь до тех пор, покуда не объявляются Уцелевшие.