Геннадий Прашкевич - Юрьев день

Мерно падала в сливы вода. Ночь закрыла небо.

– Леха, а ты о Боге думаешь?

– О Нем не думают, с Ним живут.

Мы с Алексом обалдели, а механик неуверенно пояснил:

– Зарницы над горами – это к гостям.

– К каким еще гостям?

– Ну, может, монголы.

– Думаете, придут?

– Леха, – вместо ответа спросил механик. – Ты-то как думаешь?

– Придут, придут монголы, – ответил Леха, дрожа.

– Ты их, что ли, боишься?

– Я не боюсь, – дрожал Леха. – Я сейчас девушку пойду искать.

– Ну это ту, которая выпрыгнула из калош, – пояснил старший механик. И спросил: – Ты где хочешь ее искать?

– Наверное, в Катуни. Ее, наверное, в Катунь унесло.

– Тогда мы тебя к чугунной станине прикуем.

А другой механик спросил:

– А нас тут на академиков не заменят? – Он правда тревожился: – Мы ведь тут прижились. У нас тихо. И Леха прозрел. И водолазы просветились. А у Супокова в селе кот со вчерашнего дня плачет. Настоящими слезами. Супоков говорит, что, если границы откроют, он поедет по чужим странам показывать своего плачущего кота.

– Про кота не надо, – быстро сказал другой механик. – И так проблем выше головы.

– Нет, вы только посмотрите, – не унимался старший. – Жили мы спокойно. К нам туристки ездили, – посмотрел на Леху. – Потом пошли дожди, про Луну всякое начали говорить. Паспорта отменили, границы закрыли, теперь грозят устроить Юрьев день. А это как? Вы сами подумайте! Если они попрут, как их остановишь?

– Ты это про кого?

– Ну про монголов.

– А они уже прут, – прислушался Леха.

– Зачем ты так говоришь?

– Да слышу я.

– Что ты слышишь?

– Топот копыт. И недалеко.

– Монгольские орды? – засмеялся Алекс.

И в этот момент облака развело и впервые за несколько месяцев мы увидели в ночном небе Луну. Она висела над плечом горы несоразмерно маленькая, как монетка. Не серебряная, а желтая. Не зря, видно, писали о пылевых бурях на Луне. Лунная рябь шла по всему водохранилищу, по берегам горели беспокойные костры. И где-то далеко-далеко кричала кукушка.

– Если вы про монголов, – Леха на минутку перестал дрожать, – я их приму как братьев. – И посмотрел на нас с нежностью: – В мире больше нет чужих.

– А при чем тут монголы?

– Они нам теперь родня.

– Чего так сразу-то? – спросил старший.

– Они нам давно родня. И монголы, и китайцы, и корейцы.

– Еще скажи, что татарин из Усть-Семы нам родня, – обиделся старший механик. – И объяснил мне и Алексу: – Живет один такой в Усть-Семе. Спер у меня деревянный туалет. Я новенький туалет купил в Сростках, привез, поставил на огороде, а этот ночью, Луны совсем не было, – посмотрел он на крошечную Луну, – подъехал с краном и увез будочку. Зачем мне такой родственник?

– Привыкнешь.

– И Че Гевара теперь родственник?

– Ну да, только он твой покойный родственник.

– И греки, которые каждый год горят, порядка не знают? И африканские пираты? И все твои девки? У Лехи была испанская туристка, – с некоторым осуждением пояснил старший. – Сильно вскрикивала, такие у них национальные традиции. Зачем мне вскрикивающая родственница? Нет, Леха, – протянул механик, – не будет здесь больше никаких туристок.

– А что будет?

– Центр земной цивилизации, – первым догадался второй механик.

– И не будет больше азеров и нигеров, – сказал Алекс. Он, как и мы, рассматривал крошечную желтую Луну в небе. – И не будет чеченцев и ингушей, ирландцев и басков, взрывать никого не надо. Не нравится, уезжай в Париж, границы открыты. Не нравится Париж, лети в Нью-Йорк, все равно дальше только Луна.

Мы задрали голову.

– А смотреть не туда надо, – странным голосом сказал Леха.

И правда, по восточному берегу водохранилища, освещенному пусть маленькой, но яркой Луной, медленно двигался отряд конных монголов в войлочных шляпах, с кнутами в откинутых руках. Лошади Пржевальского помахивали мохнатыми шеями, они походили… нет, не буду говорить, на кого они походили… «Это же они! Это монголы!»

– Тогда и нам пора, – сказал Алекс.

Он встал, оперся рукой о черную станину. На пол упал мятый лист бумаги.

– Это спяченный оставил, – кивнул старший механик. – Он вечно что-то черкал. Черкает, черкает, потом лист бросит.

Я подобрал лист.

Карандашная схема. Под схемой написано: Dark Energy. И рядом крошечный, как нынешняя луна, иероглиф. Позже мы с Алексом узнали его точный перевод. «Я потерял». По-корейски читается как муо иро-борёссымнида. Может, доктор Валькович пытался по памяти восстановить записи, сделанные кем-то из его коллег на листе, позже вырванном из «Рабочего журнала». На всякий случай я сунул лист в карман. Механики этого не заметили, а Леха вообще ничего не видел. Сидел, трясся. Может, думал, не податься ли ему в Венесуэлу? Там Уго Чавес, красный герой, к нему даже визы не надо.

– Ты, Леха, не трясись, – сказал старший ласково. – В психу мы тебя не сдадим.

Закинув голову, механик посмотрел на маленькую Луну. Энергии, энергии, энергии! В новом, свободном мире все утрясется, там всем будет счастье. Главное – вовремя объявить Юрьев день. Механик был убежден в этом. Энергии хватит на всех. Как может ее не хватить, если тот же спяченный утверждал, что семьдесят три процента Вселенной состоят из этой, как ее, ну, темной энергии? Хватит портить нефть, сжигать доисторические леса, даешь энергию!

Потому мессия и не пришел, поняли мы, что наступает начало света, а не его конец.