Далия Трускиновская - Берег надежды

Игорь Николаевич сплавлялся молча.

Поскольку ни выстрелов, ни погони не обнаружилось, они набрались мужества и вскарабкались на свой странный плот. Намного теплее от этого не стало.

Нужно было спасаться. А спасение Игорь Николаевич знал одно.

Спасением для человека, угнетенного голодом и холодом, мог быть только враг. Мечта о прекрасных минутах прощания обязана была и согреть, и внушить желудку чувство сытости.

Игорь Николаевич опять вызвал перед умственным взором вид берега со всеми его особенностями, с огромным экраном, с Чердаковым, занявшим соседнее кресло. И представил себе оживившееся лицо Чердакова.

— Кажется, ваш, — сказал сосед.

— С чего вы взяли? — с фальшивым равнодушием спросил Игорь Николаевич. На сей раз это получилось уже лучше.

— А он, глядите, к нам подгребает. Это не мой, так, наверное…

— Мой… — прошептал Игорь Николаевич. Этот торжествующий шепот должен был сопровождаться улыбкой, но простодушной или мефистофельской — Игорь Николаевич еще не решил.

— Вы постойте немного, дышите полной грудью, — подсказал Чердаков совет из очередного номера «Света ожидания». — Выдыхайте полностью.

Игорь Николаевич сделал шесть вдохов-выдохов и шагнул в воду. Ощущение прохладной влаги было настолько родным и близким, что мир мечты ожил окончательно.

Тело садиста подплыло совсем близко, его уже можно было придержать, чтобы заглянуть в закрытые глаза. Он это и сделал.

Но мир мечты все же был проекцией реального мира, а в реальном обнаружилось мошенничество. Ощущение неправды мешало отдаться прекрасному мгновению, и Игорь Николаевич, пытаясь спасти эпизод, перевел стрелки — не мошенничество, а ошибка! Ему сплавили не тот труп! Он стал озираться — может, просто течение сыграло шутку и сейчас кто-то из зрителей кинется в воду с воплем: «Мой! Мой!». Но зрители смотрели не на тело, а на самого Игоря Николаевича. И это уже было самым что ни на есть реализмом — труп врага ничего принципиально нового собой не представляет, а вот клиент — это уже готовый спектакль.

— Клиент, соберитесь с духом, — услышал он усиленный рупором знакомый хрустальный, девичий голосок. — Вы должны уложиться в десять минут. Тормозите его, а то упустите, тормозите!

Ноги уже миновали Игоря Николаевича, и он, как гласила инструкция, встал лицом к истоку реки, спиной — к устью, и двумя руками аккуратно взял труп врага за плечи. И тут эпизод, которому предстояло занять блистательное место в квазивоспоминаниях Игоря Николаевича, словно взбесился. Ошибка, которую он изобрел, чтобы не признавать мошенничества, начала какую-то свою игру…

Нет, это определенно не был садист. Игорь Николаевич забеспокоился — враг не мог так разительно измениться. Но, позвольте, когда же он последний раз видел своего мучителя?

Стоя по пояс в воде и придерживая врага, он наклонился, вглядываясь в лицо. Смотрел долго. И понимал: этот отощавший старик, вылепленный из голубоватого воска, совсем беззубый и жалкий, — враг.

На секунду Игорь Николаевич перестал понимать — что же такое «враг». И есть ли что-то общее между тем, кто за годы ожидания освоился в его душе, занял там немалое место, обжился со всеми своими древними пакостями, и покойником, плывущим по реке.

И понял — ничего общего.

Хотя бы потому, что этот голубоватый старик действительно мертв, а тот крепкий мужик в расцвете лет, сварливый и злобный, жив. И будет жив, пока о нем помнят…

Оставалось только молча оттолкнуть покойника и повернуть к берегу.

И тут же последовало неожиданное продолжение — Игорь Николаевич увидел себя в своей квартире, с высокохудожественным восточным чайником в левой руке. Его доставили домой транспортом Центра, но в квартиру он занес свой приз сам — ему не хотелось, чтобы сотрудники Центра видели жалкое жилище, где остались только продавленная тахта, стол и стул. Шторы с окон — и те были отданы дворничихе, которая за них притащила два мешка крупной картошки со своего огорода. На самом деле, конечно, мебель имелась, и шторы висели, это он знал четко, однако вид разоренной квартиры был куда правдивее правильного воспоминания о ней.

Игорь Николаевич поставил чайник на стол, сел на одинокий стул и задумался. Что-то было не так. Крепко не так. Иначе он представлял себе прощание с трупом врага. И уж во всяком случае не догадывался, что прощание с трупом и прощание с врагом — отнюдь не одно и то же. «Но почему старик? — спросил он себя. — Позвольте, если он — старик, так и я ведь — старик, мы, кажется, были ровесниками?..»

Математика лет и дат закувыркалась в голове… Он открыл глаза. Плавание продолжалось — с той же скоростью и в том же мраке.

Когда уже можно было разглядеть пейзаж, Никита забеспокоился. Их несло по широкой и прямой реке, лишенной какого бы то ни было дизайна — ни тебе куста приличного, ни кресел, ни беседок. Совершенно безлюдный и безжизненный был пейзаж.

— Слушай, это что? Ты тут был? Во, блин, куда это нас занесло?..

— Это та самая большая река, по которой невостребованных врагов отправляют в море, — сказал Игорь, понимая, что несет ахинею. Но он вычитал эту ахинею в глянцевом журнале — да и другой в его распоряжении пока не было.

— Я не хочу в море!.. — возмутился Никита. — И какие, блин, враги? Нет никаких врагов! Залипуха это! Кидалово! Какое, к черту, море?!

Орать можно было хоть до скончания века — течение тащило их по прямой, как шоссе Петербург — Москва, реке с ровной и неумолимой скоростью.

То справа, то слева в реку впадали речушки — Игорь Николаевич догадался, что они и есть те самые рукава, на берегах которых стояли кресла.

Наконец появились признаки цивилизации — металлические кубы на ножках, уходящие в воду резиновые трубки, торчащие из воды штыри с датчиками.

— Приземляемся, — распорядился Никита.

Они развязали пояса юкат, от чего плот стал разъезжаться во все стороны, сползли в воду и доплыли до берега. Солнце уже выглянуло, уже немного грело, и они, стянув с себя юкаты, растянулись на полосе крупного серого речного песка.

Разрозненные белые враги поплыли дальше по течению.

Никита некоторое время еще смотрел им вслед.

— Плывите, голуби, плывите… — пробормотал он и повалился на гравий.

Наконец солнце пригрело их, высушило ситцевые юкаты, и оба малость ожили, даже смогли вступить в беседу о пейзаже. Хотя Никита и утверждал, что разбирается в технике, но ничего подобного в жизни не видал.

Игорь Николаевич подобрался к какой-то колонке, вылезающей из кучи песка, и прислушался. Колонка жужжала. Он сказал об этом — как будто это имело какой-то смысл.

— Я сам сейчас зажужжу, — пообещал Никита. Он тяжело встал и тут же присел на корточки.