Рэй Брэдбери - Стихи

— А придется, — сказал он.

— Что ты хочешь этим сказать?

Он и сам не знал, что хочет сказать. Беспомощно озираясь, он выдавил:

— Я хочу сказать… хочу сказать… если ты попробуешь уйти, я сяду к столу и опишу тебя черным по белому…

— Ах, ты… — У нее поплыло перед глазами.

Она расплакалась. Совсем тихо, почти беззвучно, только вздрагивали плечи, и хрупкая фигурка вжималась в кресло.

— Извини, — сказал он неловко; ему претила эта сцена. — Я не так выразился. Не сердись, Лиза. — Приблизившись, он положил руку ей на плечо.

— Я тебя не покину, — выговорила она.

И, закрыв глаза, погрузилась в раздумья.

Ближе к вечеру она вернулась из города, купив запас продуктов и большую, отливающую блеском бутылку шампанского. Дэвид рассмеялся:

— Что мы отмечаем?

— Как что? — Она протянула ему бутылку. — Отмечаем твою славу величайшего поэта на свете!

— Не вижу повода для сарказма, Лиза, — сказал он, наполняя бокалы. Предлагаю тост за… за Вселенную. — Он сделал первый глоток. — Отличная штука. — Он указал на ее бокал. — Почему ты не пьешь? Не нравится?

В ее увлажнившихся глазах читалась грусть. Она долила ему еще шампанского и подняла свой бокал:

— За то, чтобы мы всегда были вместе. Всегда.

Комната покачнулась.

— Ударило в голову, — без улыбки сообщил он, присаживаясь, чтобы не потерять равновесие. — Вредно пить на пустой желудок. О господи!

Прошло минут десять. Она снова наполнила его бокал. Без всякой причины ее лицо вдруг озарилось счастьем. А он хмурился, разглядывал перо и бумагу, а сам тем временем пытался принять решение.

— Лиза?

Тихонько напевая, она уже готовила ужин.

— Я настроился. Весь вечер думал, и…

— И что, дорогой?

— И теперь готов написать величайшее стихотворение всех времен — немедленно!

У нее дрогнуло сердце.

— Про нашу долину?

— Нет, нет! — самодовольно ухмыльнулся он. — Бери выше! Гораздо выше!

— Боюсь, не угадаю, — призналась она.

— Все просто.

Он сделал очередной глоток. Хорошо, что жена сообразила купить шампанского: оно будоражит мысли. Он занес перо над чернильницей.

— Я напишу стихотворение о Вселенной! Надо только подумать…

— Дэвид!

Он даже вздрогнул.

— Что такое?

— Нет, ничего. Может, выпьешь еще шампанского, милый?

— А? — Он слегка удивился. — Не откажусь. Наливай.

Стараясь казаться непринужденной, она уселась рядом.

— Расскажи-ка подробнее. О чем ты собираешься написать?

— О Вселенной, о звездах, об изящных танцах планет, о том, как бьются в эпилептическом припадке кометы, как мельтешат астероиды, словно инфузории под исполинским микроскопом, как рыщут вслепую метеоры, а гигантские солнца сливаются в жарких объятиях — я опишу все и вся, как возжелает мой разум! Землю, солнце, звезды!

— Нет! — вскричала она, но вовремя спохватилась. — Я хочу сказать, милый, не надо замахиваться на все сразу. Лучше двигаться постепенно…

— Постепенно! — Он скорчил презрительную гримасу. — Я только и делал, что двигался постепенно, однако не пошел дальше ромашек и одуванчиков.

Его перо побежало по бумаге.

— Что ты делаешь? — Она схватила его за локоть.

— Отстань! — Он оттолкнул ее.

Но она успела заметить черную строку:

— «Пределов нет планетам, звездам, солнцам…»

Не помня себя, она закричала:

— Постой, Дэвид, вычеркни, пока не поздно! Прекрати!

Он посмотрел на нее так, будто их разделял длинный, темный, гулкий туннель:

— Вычеркнуть? Еще чего? Это же поэзия! Не вычеркну ни единого слова. Я остаюсь поэтом!

Она кинулась на него и ощупью выхватила перо. А потом в мгновение ока вымарала всю строку.

— Пока не высохли чернила, пока не высохли чернила!

— Идиотка! — заорал он. — Не смей ко мне приближаться!

Она бросилась к окну. Первые вечерние звезды были на месте, и полумесяц тоже. От облегчения у нее вырвался сдавленный всхлип. Резко обернувшись, она устремилась к мужу.

— Хочу помочь тебе…

— Не нуждаюсь!

— Ты что, ослеп? Разве тебе не видна сила твоего пера?

Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, она налила ему еще шампанского; оно было принято без возражений.

— Ах, — устало вздохнул он, — голова кругом идет.

Но это его не остановило, и он продолжал писать, не сводя глаз с нового листа бумаги.

— Вселенная… ей края нет… и мириады звездных глаз…

Она лихорадочно подбирала слова, хотя бы обрывки фраз, которые могли бы отвлечь его от этого занятия.

— Слабые стихи, — выпалила она.

— Почему это слабые? — не отрываясь, переспросил он.

— Надо заложить основу, а на ней уже строить здание, — рассудительно пояснила она. — Вначале показать, как заводится пружина часов или как Вселенная начинается с молекулы, а потом прорастает сквозь звезды небесным фейерверком…

Перо замедлило бег; Дэвид нахмурился.

Заметив, что ее слова возымели действие, она поспешила продолжить:

— Понимаешь, милый, тебя захлестывают эмоции. Не нужно начинать с грандиозных вещей. Прибереги их на самый конец. Двигайся к кульминации шаг за шагом!

Между тем чернила высыхали. Она не сводила глаз с исписанного листа. Еще каких-то шестьдесят секунд… Он оторвал перо от бумаги.

— Возможно, в этом что-то есть. Повторяю: возможно. — Он отложил перо в сторону.

— Так оно и есть, я убеждена, — засмеялась она. — Дай-ка мне ручку… вот так…

Она боялась получить отпор, но он сидел молча, подперев ладонью свой бледный лоб, и мучился от избытка выпитого шампанского.

Ее рука перечеркнула стихотворение жирной чертой. У нее замерло сердце.

— Вот теперь, — заботливо сказала она, — ты возьмешься за перо, а я буду помогать. Начинай с малого и возводи здание, как пристало художнику.

Его глаза подернулись серой поволокой:

— Может, ты и права. Может быть, может быть.

За окном стонал ветер.

— Ну-ка, поймай этот ветер! — предложила она, оставляя лазейку для его тщеславия. — Поймай ветер!

Его пальцы поглаживали ручку.

— Поймал! — раздался хмельной выкрик. — Поймал ветер! Заточил в чернильную клетку!

— Лови цветы! — взволнованно подсказала она. — Не пропусти ни одного цветка в долине! И траву забирай!

— Есть! Поймал цветы!

— Теперь пригорок! — скомандовала она.

— Есть пригорок!

— Долину!

— И долину!

— Солнечный свет, запахи, деревья, тени, дом с садом и все, что в доме!

— Да, да, да, — кричал он, не прекращая писать.

И пока он бойко водил пером по бумаге, она сказала:

— Дэвид, я люблю тебя. Прости меня, милый, за то, что я сейчас сделаю…

— Что? — не расслышал он.

— Ничего особенного. Просто мы не ценим того, что у нас есть, и всегда хотим переступить черту. Ты тоже этого не избежал, Дэвид, и совершил ошибку.