Вадим Еловенко - Очищение

– А голубей стрелять не надо?

Все поняли, что этот вопрос не нуждается в ответе и промолчали. Лейтенант ушел. В повисшей тишине как-то пугающе прозвучал полуночный бой часов, словно похоронный колокол. Стряхнув наваждение, отец Марк спросил у врача:

– Что делать с теми больными кого мы заперли в бараке у городской стены.

Врач, наверняка ведь давал клятву Гиппократа, думал отец Марк, но сильно в этом усомнился после ответа медика:

– Если это не вызовет общего волнения, я предложил бы их всех умертвить. У меня есть с собой отличный яд. Он почти не приносит страданий. Я его взял для тех несчастных кто захочет покинуть этот мир, не ожидая смерти от поразившей их Черной Смерти. После этого тела, разумеется, надо будет сжечь.

– Нет. – Категорично сказал отец Марк. – Этот город от массовых волнений удерживает пока только страх перед заразой и стражей. Но боюсь, после таких шагов народ попытается вырваться из города. И мы его не сможем удержать.

Неопределенно хмыкнув, врач согласился. Но предложил выдавать яд всем желающим того.

– Послушайте, – попытался признаться в своих сомнениях отец Марк, – из всех врачей, что я встречал за свою жизнь вы самый…

Он не мог подобрать слова, но Андре Норре понял его и без этого. Он кивнул, соглашаясь и попытался объяснить:

– Работа медика… врачевание – сложная наука. Она ничуть не уступает теологии. Надеюсь, вы мне верите. Но в отличие от Теологии врачевание учит, что все болезни суть природные явления, а не гнев Господень и они легко объяснимые в большинстве своем. Точнее не так. Не легко объяснимые. Истину, как правило, приходится очень долго раскапывать. Путем жертв… другого пути нет. Врачевание рождается на трупах тех, кого не смогли исцелить. Но истина лежащая в основе любой болезни, как правило, проста. Ну и, разумеется, как сказал Екклесиаст: от многой мудрости многие печали. Самая страшная печаль медика, то, что он, наверное, как никто другой осознает, насколько мы смертны и насколько несправедлив весь этот мир. Врач, настоящий врач, по природе циничен и безжалостен. Он привыкает к смерти и считает ее частью жизни. Он не сожалеет почти никогда об ушедших, ибо знает, что это закон природы.

– Не поэтому ли среди врачей столько много еретиков отрицающих даже существования бога? – не удержался от вопроса отец Марк.

Задумавшись, Андре Норре медленно кивнул, а вслух сказал:

– Но я думаю не больше чем священников без веры…

Пристально вглядевшись в глаза медика, отец Марк покивал, соглашаясь, что такие существуют и, поднявшись, пожелал врачу хорошей ночи. Самому падре еще надо было писать подробный отчет барону, а это требовало много времени. Особенно описание этого странного врача свалившегося на их многострадальную голову.

Питер выбрался из сухого рва, наверное, истинно верующим человеком. Еще падая во тьму, он вдруг с невероятной силой внутри себя закричал в небеса. Именно в полной тишине, с плотно сжатыми губами он беззвучно кричал, и казалось ему его крик-мольба разрывают само небо. Он просил дать ему выжить. Дать ему выжить и не больше.

Но то ли Небо, то ли Его Величество случай, дали Питеру не просто выжить. Он приземлился на склон рва и покатился по нему, нещадно собирая удары палками и камнями вдоволь рассыпанным по склону. Но почти без чувств, еле придя в себя внизу, мальчик быстро встал и попытался выбраться. И к его радости не было у ничего сломано или повреждено. Даже ссадин и царапин прибавилось подозрительно мало.

Он уже бежал по полю в сторону такого далекого леса, когда крики сзади заставили его обернуться. В свете факела на стене он разглядел двух стражников один из которых без сомнения целился в него из арбалета. Неведомым чувством мальчик уже знал что делать. Еле выдерживая темп, который он взял и, мотаясь из стороны в сторону, Питер уходил все дальше и был бы очень удивлен узнав, что стражник трижды пытался подстрелить его. Шум в ушах и голове не давали расслышать Питеру звон спускаемой тетивы и удары стрел в землю.

Но даже когда опасность от стрел стала меньше, не останавливался мальчик ни на мгновение. Ведь где-то во тьме он слышал конское ржание и со страхом думал, что будет, если по следу его пустят собак. Питер холодел от одной мысли, представляя, как его тело будут рвать на части псы баронской стражи.

Почти час, без малого, мальчик бежал, шел, хромал, ковылял к лесу и позволил себе остановиться и отдышаться лишь, когда стволы сосен обступили его, а невысокие кусты окончательно скрыли от Питера вид города.

Сев прямо на землю, покрытую такими колючими и неприятными иглами и шишками Питер тяжело дыша, пытался привести скачущие мысли в порядок. Но сие оказалось неблагодарной задачей. Больше образы чем фразы мелькали в голове мальчика и он путаясь в них никак не мог выбрать что же дальше ему делать.

А делать что-то было уже пора. Не сейчас так с рассветом по следу его пойдут конные стражники с псами выискивая беглеца. Зазвенят спускаемые тетивы. Заголосят входящие в азарт баронские воины. Чем не настоящая охота?

Баронские… баронесса. Мальчик встрепенулся и даже дыхание как-то странно сразу вошло в норму. Ведь действительно если и был у него друг на этой земле так это молодая баронесса. Уж она-то не даст мальчику пропасть!

Совершенно забыв, какой не близкий путь лежит впереди, какие опасности подстерегают его на дорогах, и главное не представляя как барон и его приближенные отреагируют на появления мальчика из зачумленного города Питер поднялся и твердым шагом направился в путь.

И пусть ноги его болели от стертых башмаков. Пусть зудящие многострадальные колени превращали его ходьбу в утиное переваливания. Пусть грудь сдавленная тоской по оставленной матери ему не давала нормально дышать, а глаза почти ничего не видели из-за постоянных слез то отчаяния, то просто перенапряжения… он твердо верил что дойдет. Что бы с ним потом не случилось он хотел увидеть баронессу. Он хотел хотя бы ей рассказать о своем непереносимом горе. Он надеялся что в этой жизни хотя бы эта уже почти взрослая девушка сможет утешить его как утешала его мама.

– Я вот хотел спросить, – не отвлекаясь от дороги сказал Семен, – почему, зная что происходит, наше правительство не бьет тревогу? Не ставит всех на уши? Почему все это умалчивается. Ведь это террор почище вакхабитского.

Продолжая перебирать в руках какие-то документы, Толик сказал:

– А почему в семнадцатом веке газеты Британии только редко-редко упоминали о чуме на островах, хотя косило там народ со страшной силой? Да и в других странах. Голландию только вспомнить…