Вадим Еловенко - Очищение

Поднялось внушительное количество рук. Фомин по опыту знал, что собравшиеся и приврать могут. Но не в таком же количестве?! Видно и, правда, многие прошли через позорное вынужденное увольнение или были просто уволены «по собственному желанию».

– Поднимите руки те, кому уже предлагали уехать в так называемый реабилитационный центр? Добровольно покинуть столицу и переехать на природу, где якобы и воздух лучше и забота будет в большей мере? – спросил, оглядываясь, оратор и некоторые под его настойчивым взглядом вяловато отозвались. А этот мужчина покивал и, странно усмехнувшись, попросил опустить всех руки. Он вышел к сцене, на которой уже давно в этом кафе никто не выступал и, вытянув из кармана пузырек, поднял его вверх.

– Многие из вас знают, что это за лекарство? Не так ли? А кто из вас знает, что от этого лекарства умирает людей больше чем от самой болезни? О, я вижу уже есть те, кто прочувствовал все это на себе. Да. Именно так оно и есть. Нас травят этим «лекарством» от которого разрушается печень и центральная нервная система… Оно не лечит. Да и не лечило никогда. Оно убивает. Как газовые камеры Дахау. Как яд, вводимый нацистами безнадежно больным. Это лекарство – смерть. И нам его с вами в большинстве своем прописывали. Кто-то пил его. Кто-то выкидывал. Кто не пил – выжили. И сейчас уже могут за большие деньги покупать суррогат, который не лечит, а просто поддерживает в нас жизнь. Согласитесь, великолепный бизнес! Мы никуда не денемся, если хотим жить, и будем платить. Платить бесконечно… платить огромные деньги. Государство нас не уберегло от этой заразы. Медики и фармакологи на нас наживаются. Наши соседи и знакомые ждут, когда же мы подохнем все…

Он говорил это таким спокойным и словно уставшим голосом, что даже Фомин невольно начинал верить ему и его словам. Создавалась безрадостная картина, что весь мир против этих людей.

– А мы, как ни странно, хотим жить… Мы хотим выздороветь. Мы надеемся, что изобретут лекарства от этого. А зачем им что-либо изобретать, если мы и так платим? Зачем нас лечить окончательно, если это просто невыгодно… Сколько бы не стоило лекарство, с нас за всю нашу жизнь можно вытянуть значительно больше!

Мужчина прервался, оглядывая собравшихся, и продолжил, но уже набирающим силы голосом:

– Мы не просто хотим жить… Мы хотим перестать быть изгоями. Мы хотим жить нормально и как все… А не париями вечно гонимыми с работ и из дома… Когда я узнал свой диагноз… Я сам ушел из семьи. Мои родители, с которыми я тогда жил смотрели на меня как на прокаженного. Они смотрели так на своего сына! Они сторонились меня в коридорах, а моя мать тщательно замывала даже тарелки после меня с двумя разными видами моющих средств. И вот посмотрите никто не улыбается из нас… Хотя ведь право смешно… А сколько раз мы видели как люди вынужденно здороваясь с нами потом тщательно отмывают руку?

Мужчина вновь пошел по залу, вглядываясь в лица, и словно каждому в отдельности донося свою мысль:

– Чтобы быть, как все у нас есть небольшой выбор. Либо исцелиться, а это невозможно, потому что выгоднее нас не лечить и вечно доить пока у нас есть деньги. Либо… либо что бы остальной мир стал таким же, как мы сами!

Фомин поднес руку к воротнику и пару раз ударил пальцем по скрытому микрофону. Он все так же неотрывно смотрел за прохаживающимся мужчиной. Он все так же внимательно слушал его речь. Но в голове у него уже закрутились шестеренки вычислительной машины. Он уже просчитывал, как и что будет происходить в следующие мгновения. Семен уже видел, какую дурацкую и неудобную позицию он занял и как подставляется в случае непредвиденных событий.

– Если они не хотят нас лечить… Мы сделаем их самих такими же, как мы. Пусть они уже подумают о собственном спасении! Каждый день и каждый час… мы должны увеличивать количество, таких как мы. Мы обязаны делать это… Чтобы в один прекрасный день уже никто не мог бы нас вынудить уйти с работы. Чтобы государство ВСЕ СВОИ СИЛЫ бросило на исцеление нации. Чтобы все, кто нас гнал на своей шкуре ощутили как это быть больным без шанса выздороветь… Вот только тогда… Только тогда и будет нам дано исцеление. Когда больных будет больше чем здоровых. Когда все мысли этого маленького мирка будут направлены на спасение себя. Тогда спасение будет найдено. А не сейчас, когда всем и вся выгодно чтобы мы умирали или платили по десять, двадцать, тридцать тысяч долларов в год за несуществующее лечение!

Фомин глубоко вздохнул и тихонько произнес:

– Начали.

Он видел, как его соседка по столику в удивлении посмотрела на него. Он заметил, как сурового вида сосед нахмурился что-то подозревая, но было уже поздно.

Ручным тараном выбитая дверь повисла на одной петле, а в проход, словно на показательной операции вкатывались, вбегали, проскакивали бойцы специального подразделения. Мгновенно рассредоточиваясь по залу и вдоль сцены, они не переставали шуметь, выкрикивать требования всем оставаться на своих местах. Направляя оружие и, буквально морально уничтожая собравшихся, их валили на пол, и не было разницы между мужчинами и женщинами.

Последним остался стоять оратор. Не было на его лице ни злости, ни раздражения. Только усталость и странная улыбка. Предчувствуя нехорошее, Фомин поднялся, достал наручники и уже спешил между столиков к этому агитатору, когда тот вдруг так же спокойно произнес:

– А теперь нас всех запрут по клеткам… И не выйдем мы из них… никогда… нас ведь проще убить.

Фомин завел руки оратору за спину, сковал их наручниками, и собирался выводить его, когда в возникшей тишине после слов «говоруна» раздался крик. К удивлению Фомина кричал один из его товарищей.

– Она меня укусила! Она укусила меня! – орал он, прыгая на одной ноге и пытаясь увернуться от женщины, что, держась за штанину бойца, поднималась и собиралась укусить еще одного стрелка стоящего совсем близко к ней. Второй боец в испуге отпрянул в сторону и, наведя свое оружие, почти истеричным голосом потребовал, чтобы она легла на пол.

– А ты убей меня! – с улыбкой прошипела женщина, все так же надвигаясь на автоматчика. – Мне-то терять нечего…

Укушенный в это время отступил к сцене, задрал штанину и даже, занятый задержанным, Фомин заметил, как тот побледнел. Боец как-то странно медленно разогнулся, оглядел зал и остановил свой взгляд на Фомине.

– Сема, она до крови прокусила… – жалобно сказал он и в его глазах читалась такая невыносимая обида. Не слыша ответа от своего товарища боец повернулся к женщине и больше ничего не говоря резко поднял на нее оружие. Нет, он не собирался истошно требовать, чтобы она вернулась на пол… Он просто мягко нажал на спуск и весь зал буквально вздрогнул от звука раздавшегося выстрела. Следующие выстрелы из пистолета уже казались простой закономерностью. Женщина повалилась на пол, а вымазанный в ее крови боец с автоматом, что до этого пятился спасаясь, вдруг на миг обезумев, бросил оружие и стал стирать с лица и с одежды кровь погибшей.