Айн Рэнд - А есть а

Один из них попытался остановить Реардэна, когда тот повернулся к выходу. Он оттолкнул его с дороги, не сильно, простым, плавным движением руки, будто отстраняя мешавшие занавеси, и вышел.

Когда он уселся за руль своей машины и погнал ее по дороге на Филадельфию, то ощущал только тишину. В его душе застыло молчание, словно он знал, что теперь может позволить себе отдохнуть душой. Он ничего не чувствовал, ни подъема, ни страха, как человек, который после многолетних усилий достиг вершины горы, чтобы полюбоваться видом на окрестности, прилег и, растянувшись на земле, отдыхал, прежде чем взглянуть вокруг, впервые свободно располагая своим временем.

Он осознавал, что перед ним тянется длинное, пустынное шоссе, петляющее и вновь устремляющееся вперед, что его руки свободно лежат на руле, что, когда машину заносит на повороте, он слышит визг колес. Но ему казалось, что он несется вниз, спускаясь с неба по растянутой где-то в пустоте спирали.

Прохожие у заводских зданий, на мостах, рядом с электростанциями вдоль дороги наблюдали явление, прежде привычное для них: нарядный, мощный и дорогой автомобиль, за рулем которого уверенный в себе мужчина, вид которого кричал о преуспевании громче, чем неоновые вывески, – оно отражалось и в одежде водителя, и в его умелом обращении с машиной, и в целенаправленном, стремительном беге автомобиля. Они смотрели, как он пролетал мимо и исчезал в туманной дымке, предвестнице ночи.

Он же видел свои заводы, черными силуэтами поднимавшиеся из темноты на фоне пульсирующего зарева. Зарево было цвета расплавленного золота, а в небе прохладный белый, словно хрустальный, огонь отливался в слова «Реардэн стал».

Он смотрел на удлиненные силуэты, на изгибы домен, подобных триумфальным аркам, на столбы дыма, торжественной колоннадой поднимавшиеся вдоль триумфальной аллеи в столице империи, на повисшие гирляндами мосты, на краны, салютовавшие, как пики, на медленно развевавшиеся флаги дыма. Этот вид нарушил молчание его души, и он улыбнулся, приветствуя все, что его окружало. Это была улыбка счастья, любви, привязанности. Он никогда не любил свои заводы так, как в этот краткий миг, потому что смотрел на них сквозь призму собственных ощущений, очищенных от всего, кроме его собственных ценностей, в сияющей, избавленной от противоречий действительности; и в этот миг он понял и причину своей любви: заводы – это творение его мысли, направленной к ощущению счастья от бытия, они были воздвигнуты в разумном мире, населенном разумными людьми. Если эти люди исчезнут, если этот мир прекратит свое существование, если его заводы перестанут служить его ценностям – они останутся лишь грудой мертвого хлама, обреченного на исчезновение, и чем скорее, тем лучше, и их уничтожение будет не актом измены, а лишь выражением верности их подлинному значению.

До заводов оставалась еще миля, когда его внимание вдруг привлек взметнувшийся вверх небольшой язык пламени. Среди всех оттенков огня в лабиринте высоких строений он чувствовал его ненормальность и ненужность: пламя имело сырой желтый оттенок и пробивалось там, где не должно быть никакого пламени – из здания проходной.

В следующее мгновение он услышал сухой треск выстрела, в ответ раздались один за другим еще три хлопка, подобных звуку от удара разозлившегося человека, влепившего пощечину нападавшему.

Затем черная масса, закрывавшая дорогу впереди, начала обретать очертания. Это было уже не просто темным пятном и не отступало по мере приближения – у главного входа бесновалась толпа, пытаясь штурмовать завод.

Он еще успел различить руки, размахивавшие дубинками, ломами, а некоторые и ружьями, желтые языки огня, и пробивавшиеся из окна проходной, синие вспышки ружейных выстрелов, летевших из толпы, и ответные вспышки с крыши; он еще успел увидеть силуэт человека, падающего, раскинув руки, с крыши грузовика, а затем круто вписал взвизгнувшие колеса своего автомобиля в поворот, направив его в темноту объездной дороги.

Он несся на скорости шестьдесят миль в час по рытвинам грунтовой дороги к восточной проходной – и уже показались ворота, когда удар колес о рытвину отшвырнул машину к краю оврага, на дне которого покоилась груда старого шлака. Навалившись подбородком и локтем на руль, борясь с двумя тоннами стремившегося вперед металла, напряжением всего тела Реардэн пересилил инерцию машины. Она с визгом вывернула на дорогу и вновь стала послушной его воле. Все это заняло один миг, а еще через мгновение его нога нажала на тормоз, принудив машину остановиться, потому что в тот момент, когда свет фар скользил по оврагу, он мельком увидел темную длинную тень на фоне серых сорняков и нечеткое белое пятно показавшееся ему рукой человека, взывающего о помощи.

Сбросив пальто, он торопливо сбежал по склону оврага; комья земли сыпались из-под его ног, он бежал, скользя ногами, стараясь удержаться за сухие, колючие побеги кустарника, направляясь к черной груде, в которой он уже разглядел человеческое тело. Мимо луны клочком ваты проплыла туча, и Реардэн увидел белое пятно руки, вытянутой среди зарослей сорняков. Человек не двигался.

– Мистер Реардэн… – Он услышал шепот, который не смог стать криком, ужасный звук, словно воля пыталась заставить говорить голос, способный издавать лишь мучительные стоны.

Реардэн ощутил все сразу: и мысль, что голос ему знаком, и луч луны, проникший сквозь пену ватных облаков, и свое падение на колени возле белевшего овала лица. Перед ним лежал Наш Нянь.

Он ощутил, как рука молодого человека с почти нечеловеческой силой, рожденной агонией, ухватилась за его руку, увидел измученное страданием лицо, сухие губы, стекленеющие глаза и тонкую темную струйку из маленького черного отверстия в опасном, слишком близком к сердцу месте на левой стороне груди.

Мистер Реардэн… я хотел их остановить… хотел спасти вас…

Что с тобой, малыш?

Они стреляли в меня, чтобы я не смог сказать… я хотел предупредить, – его рука пыталась указать на красное зарево в небе, – что они делают… я не успел, но я пытался… пытался… и… я еще могу… говорить… по слушайте, они…

Тебе нужен врач, Я отвезу тебя в больницу и…

Нет! Подождите!.. Я думаю, мне осталось немного… я должен сказать вам… послушайте, эта перестрелка… она устроена… по приказу из Вашингтона… это не рабочие… не ваши рабочие… это те, новые, и… бандиты, нанятые со стороны… Не верьте ни одному слову, что бы вам ни говори ли… Это все подстроено… эти сволочи подстроили…

На лице молодого человека отражалось отчаянное напряжение, напряжение битвы за правое дело, голос его, казалось, черпал силу и жизнь из какого-то источника, который пульсировал в его разбитом теле, и Реардэн понял, что должен его выслушать – это и будет самая большая помощь.