Павел Молитвин - Возвращение Ктулху

Так вот, являясь эмпатиметрами, художники ощущали некое воздействие. Некое давление извне, заставлявшее предположить, что Ктулху не просто беспочвенная фантазия, а в том или ином виде действительно существует и призван был в наш мир, если верить Сане с Ликой, из каких-то иных измерений и реальностей.

Увы, больше я ничего не мог сказать и уж тем более неспособен был доказать справедливость моих предположений. Мои новые способности, которые я не рискнул бы назвать даром, очень ограниченны. Это всего лишь росток некоего качества, которое может развиться во что-то нужное, а может остаться в зачаточном состоянии, оказаться этаким не оправдавшим надежд пустоцветом. Во всяком случае, мне пока непонятно, как эту способность можно использовать, применить в жизни, извлечь из нее какую-то пользу.

Я догадывался о цели экспериментов, проводимых над группой добровольцев Владимиром Семеновичем и его коллегами. В результате своих исследований они рассчитывали пробудить в нас какое-то новое, дремлющее до поры до времени чувство. Возможно, то самое, о котором Гумилев писал:

Кое-что у них уже начало получаться, и до сих пор я радовался этому. Однако теперь у меня возникли сомнения в разумности затеянного ими дела. Что толку от моих предчувствий? От тех предвидений, которые исторгают из себя художники, поэты и писатели? Это глас вопиющего в пустыне.

Я чую приближение Ктулху.

Катастрофа, предсказанная Саней и Ликой, грядет. Она произойдет в ближайшее время. Со дня на день. Но что я могу сделать, чтобы предотвратить ее?

Я чувствую себя, как допотопная тварь, описанная Гумилевым в том же стихотворении:

Они, несомненно, режутся. Это доставляет беспокойство и неудобство. И заставляет вспомнить Веньку Карачубу, отказавшегося подрабатывать в лаборатории Владимира Семеновича, сказав, что, если эксперимент удастся, он окажется в незавидном положении Ньютона, очутившегося среди неандертальцев. Тогда мне казалось, Венька просто капризничает, но теперь я готов признать, что в словах его было зерно истины…

— Погода портится, — сказал Юлька, глядя на лиловые тучи, медленно наползавшие на город со стороны залива.

Докурив вторую сигарету, я кинул окурок в заменявшую пепельницу лабораторную колбу и предложил:

— Пойдем-ка в зверятник, покажу тебе кое-что интересное.

— В зверятнике — интересное? — усомнился Юлька, но все же последовал за мной.

Вход в зверятник, где содержались шимпанзе, крысы, собаки, кролики и мыши, располагался на этой же лестничной площадке и был не заперт.

Раскладывавшая на компьютере пасьянс Эмма оторвала взгляд от монитора и поинтересовалась, зачем мы пришли.

Я сказал, что хочу показать кое-что Юльке, он скорчил ужасную рожу — избавиться от специфических ароматов здесь не удавалось, несмотря на автономную систему вытяжки, — и Эмма, хихикнув, разрешила нам навестить своих питомцев.

— Я тоже хочу посмотреть фокус-покус, — сказала она с томной улыбкой, от которой на полных щеках ее нарисовались очаровательные ямки.

Круглолицая, круглоглазая, плотно сбитая Эмма состояла, кажется, из одних соблазнительных полушарий, и если бы не Катька…

Она не только кормила обитателей зверятника, но и убирала за ними, лечила их, в случае необходимости закупала корм и все то, в чем они нуждались. По-моему, впрочем, больше всего они нуждались в ласке, а этого добра у Эммы было хоть отбавляй, и она щедро делилась им со своими питомцами. Они в ней тоже души не чаяли, и, как только мы приблизились к отсеку, в котором находились расположенные в три этажа клетки с кроликами, они тотчас принялись тыкаться розовыми носами в металлическую сетку.

— Ну, ушастые братцы, как дела? — спросила Эмма и сама же ответила за своих подопечных: — Неважнецки. Нервничает последние дни ушастая братва. То ли давление, то ли влажность, то ли все сразу…

— Внимание, — сказал я. И, подождав, пока Эмма с Юлькой прочувствуют важность момента, загробным голосом произнес: — Ктулху! Ктулху фхтагн! Ктулху идет сюда!

Ушастая братва беззвучно рванула в глубину клеток.

— Вот черт! — с чувством сказал Юлька. — Впечатляет!

— Как ты это делаешь? — ревниво спросила Эмма. — Ты сюда что, без моего ведома заглядывал?

Мне не хотелось ее огорчать и нарываться на неприятности.

— Ничего особенного я не делаю и по ночам в твой зверятник не лазаю. Сказал магическое слово, только и всего. Можешь на крысах сама попробовать.

— Врешь! — выпалила Эмма и юркнула в мышино-крысиный отсек.

Обитатели его отнеслись к ее появлению более сдержанно, чем ушастая братва, но, в общем, тоже подались навстречу кормилице.

— Как дела, голохвостая команда? — вопросил Юлий с Эммиными интонациями в голосе, а она выпалила:

— Ктулху фхтагн! Ктулху идет к вам в гости!

Это надо было видеть! Голохвостая команда исчезла из поля зрения еще быстрее, чем кролики!

— Серж, это мистика! Почему так? Как это у меня получилось?

Эммины глаза округлились еще больше, и я испугался, как бы они вообще не выпали из глазниц.

— Чуют Ктулху. Боятся. Пускаются в бегство при одном упоминании о нем, — сказал Юлька, и непонятно было, в шутку он говорит или всерьез.

— Шутишь? — спросила его Эмма и повернулась ко мне, ожидая объяснений.

— Случайно заметил, — сказал я. — Болтали с приятелем, а как Ктулху упомянули, пес его в соседнюю комнату ломанул. От греха подальше.

— Но почему?

— Чуют, что Ктулху грядет. Я потом и на кошках проверял.

Разумеется, сказанное мной было похоже на бред. Но как писал высокочтимый Саней Весниным Оскар Уайльд: «Мысль, которую нельзя назвать опасной, вообще не заслуживает названия мысли». Опасной, бредовой, оригинальной — понятия, в чем-то сходные. И потом, Юлька сделал из увиденного тот же вывод, что и я, стало быть, не так уж он и парадоксален.

— Пошли к шимпанзе, — решительно сказал Юлька. — Мой черед мохнатый народ пугать.

— Серж, объясни, в чем дело! — взмолилась Эмма. — Ведь это фокус, правда? Ведь дело тут вовсе не в Ктулху?

— Сходите к обезьянам без меня. А потом к собакам. Проверьте, — предложил я.

Они устремились в дальний отсек, а я пожалел, что все это затеял. Убедившись в магическом действии имени Ктулху, которое я заметил недели полторы назад, они рванут к Владимиру Семеновичу. И будет много болтологии, которая завершится чесанием затылков и глубокомысленным бормотанием: «Н-да-а-а-а… Тут есть над чем подумать и поломать голову…»