Павел Молитвин - Возвращение Ктулху

Хоррор — чудесный способ отключиться от частных проблем, погружаясь в чужое страдание. Бедолаге герою, у которого на груди вырос демон, в любовницах ходит суккуб, а в перспективе светит путешествие в преисподнюю, очевидно, приходится хуже, чем читателю в его уютной квартире, чистеньком офисе и даже в вагоне метро в «час пик». Козлообразная Повелительница, высасывающий душу туман, чудище с тысячей щупалец — это всего лишь хорошие сказки для плохих деток. А если история покажется слишком мрачной, буквы сами собой начнут складываться в «эш назг…», а в потолке начнет открываться портал — всегда можно успеть вовремя закрыть книжку.

С тех пор как мой приятель, Андрей Иванович Гемпель, бесследно пропал, прошло немало времени, но обстоятельства его исчезновения никогда не переставали меня тревожить. Гемпель, в общем-то, был человек со странностями. Не смею утверждать, что я, будучи его давним знакомцем, хорошо его знал. Полагаю, подобным не вправе похвастаться никто.

Мы с ним вместе учились в школе, но это вовсе не значит, что я изучил его характер вдоль и поперек. Скорее, напротив. В детские годы весь мир представлялся мне совершенно ясным и не требующим никаких дальнейших исследований.

Я, например, не давал себе труда задумываться о личной жизни учительниц. С моей точки зрения, они так и появлялись на свет — в заношенных деловых костюмах и с растрескавшимися от постоянного соприкосновения с мелом пальцами. Все их предназначение было обучать меня химии, геометрии и другим наукам. С наступлением вечера они растворялись в небытии, чтобы утром опять возникнуть из пустоты с учебником наготове.

То же самое относилось и к одноклассникам. Эти создания, во многом похожие на меня, совершенно не требовали особого внимания с моей стороны. Ничего в них не было такого, к чему следовало бы приглядеться пристальнее. Такие же интересы, как и у меня, с незначительными вариациями, такие же проблемы, те же непонятливые родители, двойки и прочие оценки, портящие жизнь, причудливые взаимоотношения друг с другом. Их способ существования был лишь немногим сложнее, чем у учительниц; они возникали из пустоты не только на время школьных занятий, но и в любое другое — например, когда мне хотелось выйти погулять, в кино или на вечеринку. Тогда я брался за телефон, нажимал на кнопочки — и очередной одноклассник изъявлял свою готовность к скорой материализации.

Живя с подобным представлением о мире, трудно составить себе настоящее впечатление о каком-либо конкретном человеке.

В первые годы студенчества меня ожидало немало открытий, но по-настоящему я изменил свое отношение к жизни после неожиданного звонка Андрея Гемпеля.

Гемпель выдернул меня из МОЕГО бытия и перетащил в СВОЕ, причем сделал это так непринужденно и с такой бесцеремонностью, что мне поневоле пришлось усомниться в своем положении во вселенной в качестве пупа. Ужаснее всего оказалось, что и Гемпель таковым пупом не являлся. Центр мироздания находился где-то в совершенно ином месте, и место это было удалено от нас обоих на тысячи световых лет.

Мы встретились в кафе. Гемпель, по первому впечатлению, переменился мало. Он был высок, худ, с кудрявыми светлыми волосами, которые в детстве делали его похожим на киношного мальчика, обаятельного хулигана-шестиклассника. В его лице было очень много хрящей. Теперь, когда он вырос и превратился во взрослого мужчину двадцати одного года, это особенно бросалось в глаза.

Нет, кое-какие перемены в его облике все же имелись. Я еще подумал: «Как много, оказывается, значат для нашей внешности волосы, прическа!» В самом деле, милые кудряшки, обрамлявшие костлявую физиономию Андрея, составляли бóльшую часть его обаяния. Сейчас он спрятал их под шапку.

Не успел я открыть рот, чтобы поздороваться, как Гемпель меня опередил.

— А ты все такой же, — сказал он вместо приветствия. — Рад тебя видеть.

Мы поговорили о вузах, о женщинах, о перспективах заработать в самое ближайшее время, о съеме квартир, о невыгодах иметь соседа, о забавных случаях с мобильниками. Все эти темы, как я видел, не слишком-то занимают Гемпеля. Его что-то глодало. Несколько раз он как будто решался заговорить со мной об этом, даже набирал воздуху в грудь, но останавливался в нерешительности.

Ну и что мне оставалось делать в такой ситуации? Сам пригласил, а теперь молчит. Вот я и болтал, в основном о всякой ерунде. В частности, о своей поездке в Чехию с двумя однокурсницами. Об этой поездке я рассказывал уже в сотый раз, поэтому история, поначалу довольно забавная, сделалась скучной даже мне самому. Я пытался оживить ее, вываливая горы пикантных подробностей на свежего человека, однако чувствовал: попытка безнадежно провалилась. Гемпель почти не слушал. Он был поглощен собственной проблемой. Трогал чашку пальцами и пытался что-то высмотреть в глубинах остывающего кофе. Не передать, как такое поведение меня раздражает.

Я зевнул, увял и спросил:

— Что с тобой творится? Давай выкладывай.

Он помолчал еще немного (оказалось, Гемпель умеет на удивление тягостно молчать!) и наконец высказался:

— Ну, понимаешь, я этим ни с кем не могу поделиться, кроме тебя.

— Почему? — Я почувствовал себя польщенным. Впрочем, ненадолго.

— Потому что у нас с тобой нет ничего общего, — ответил Гемпель. — Нет общих девчонок, нет общих знакомых, нет общих дел. Мы в разных вузах, наши родители не знакомы друг с другом. Вероятность того, что информация через тебя доползет до кого-нибудь, кому об этом знать не стоит, крайне мала. Разве что ты выложишь эту историю «В контакте», но, надеюсь, у тебя хватит ума не делать этого.