Павел Молитвин - Возвращение Ктулху

В первый раз за время нашей дружбы и совместной, если можно так выразиться, работы Адам Мейнингер проявил достойную сожаления слабость. К моему ужасу, он все рассказал своей жене. Элен обещала помочь решить проблему с отцом, но потребовала незамедлительно избавиться от трупа Софии и прекратить нелегальную деятельность. Первоначально я предполагал, что с первым еще как-то смогу смириться, но со вторым… На это я никак не соглашался.

Впрочем, не было выполнено и первое условие. После разговора с Мейнингерами я уехал в музей и остался там допоздна. До полуночи я работал с новыми материалами, которые прибывали почти каждый день, а затем, перед уходом, решил напоследок посмотреть на тело Софии Натингейл.

Почему-то мне захотелось выключить электрическое освещение и полюбоваться на нее в лунном сиянии, делавшем обстановку в демонстрационном зале удивительно ирреальной и романтичной. Я сказал «полюбоваться»? Да, сам не знаю, отчего мне пришло в голову это слово. Было ли что-то эротичное в том, как я изучал взглядом ее тонкий, потрясающе выразительный, как это может быть лишь у мертвеца, лик, прекрасно сохранившуюся нежную кожу, превосходные линии грациозного тела, столь гармонично облаченного в наряд индусской принцессы? И только ли взглядом я изучал ее? Могу поклясться, что в ее навсегда застывших глазах было какое-то притяжение. Я не мог и не хотел ему сопротивляться.

Короче говоря, я твердо решил оставить этот экспонат, чего бы мне это ни стоило. Спустя четыре дня, придя на кафедру, я услышал от Адама более или менее хорошую новость. Выяснилось, что вредный старик не угомонился и не внял просьбам родных, а решил лично обследовать труп Софии в склепе. По-видимому, слабое зрение подвело его, и, спускаясь по плохо освещенным выщербленным ступеням, он свалился. С некоторым усилием я изобразил на лице и в голосе удивление и печаль по поводу смерти сэра Годфри.

Итак, роковых последствий удалось избежать, однако результатами этой скверной истории стало то, что, во-первых, в глазах Вейсмана мое реноме опустилось очень низко — что меня не особо огорчило, — а во-вторых, мне было категорически запрещено приходить в гости к Мейнингерам и Вейсманам. Я лишился возможности видеться с очаровательной юной Мэгги, что меня почему-то задело. А еще Вейсман обязал меня вести огромное число занятий со студентами, и поэтому мне не удалось поехать с Адамом в экспедицию в Саис, на которую я возлагал много надежд. Оставалось только благословить его и навалиться на педагогическую работу, которая не вызывала у меня особого рвения.

Во время экспедиции мой друг писал довольно редко, что, видимо, было связано с большой занятостью, а также с его намерением сделать сюрприз. Я знал, что несколько месяцев назад германские коллеги обнаружили в одной из древних гробниц Нубии любопытный раритет — свиток папируса очень необычного свойства (были даже предположения, что это вовсе не папирус, а другое, пока неизвестное вещество). Местные жители испытывали огромный страх перед этим артефактом. Свиток был испещрен древнеегипетскими иероглифами, однако переведенный текст казался верхом нелепости и бессмысленности. Без толковника интерпретировать эти надписи не удавалось, такие же свитки попадались и раньше в разных районах Египта, Ливии и Палестины. И все усилия понять значение странного текста были тщетными. Но Мейнингеру, присоединившемуся к соотечественникам в конце сентября, несказанно повезло. Почти случайно он наконец нашел ключ к загадочному свитку.

Уникальность и ценность находки невозможно преувеличить. Персидский философ Ширхан Лоди, живший в XIV веке в Исфагане, каким-то образом догадался о зашифрованном значении текста свитка и составил комментарий, который Мейнингер обнаружил в катакомбах Саиса. В соответствии со сведениями, полученными из «Свитка Наафранха» — именно так назывался этот манускрипт, — Адам вел раскопки в ливийской пустыне около границы с Египтом. Он был очень скуп на сообщения, но из газет я узнал о странном инциденте, случившемся 28 ноября. По словам чиновника из Джогбуба, в этот день вся округа радиусом в десятки миль увидела лиловую молнию гигантской длины, бившую, как показалось очевидцам, от земли, и услышала сопровождавший ее ужасный грохот, донесшийся из лагеря археологов. Многие подумали, что началась война с Италией, и стали готовиться к эвакуации. Однако вскоре в Джогбубе появился Мейнингер, который был совершенно хладнокровен, хотя выглядел чересчур бледным и изможденным. Он не дал этому происшествию вразумительных объяснений, но предоставил турецким солдатам возможность убедиться, что в лагере научной экспедиции все живы и нет никаких разрушений.

Через неделю мне пришло письмо из Тобрука, в котором Адам уведомлял об окончании работ и скором возвращении. К Рождеству он приехал в Провиденс, и радость его жены была столь велика, что она даже сняла табу на мои визиты, поэтому праздник я отмечал вместе с Мейнингерами и Вейсманами и был почти реабилитирован шефом, да и его младшая дочь чуть-чуть оттаяла. Это согрело мне душу, но еще больше я сгорал от нетерпения познакомиться с материалами Адама, пока хранившимися на складе Археологического музея.

Рождественская вечеринка уже подходила к концу, когда, не выдержав, я намекнул Адаму, что пора бы ему раскрыть карты. Но он, к моему недоумению, категорически отказался пойти в музей, сославшись на усталость. Меня это несколько обидело. Адам нарочито сменил тему разговора, и вскоре хозяйка и гости (кроме меня, конечно) позабыли про музей.

Веселье затянулось глубоко за полночь, потом я провожал мистера и миссис Вейсман и мисс Мэгги до их дома на Джордж-стрит, что на юге Провиденса, а к себе на Рошамбо-авеню вернулся уже часа в четыре. Я ощущал приятное возбуждение от беседы с Мэгги, которая протекала в неожиданно весьма любезной атмосфере, и сокровища музейного подвала меня уже почти не волновали.

Только я разделся и лег спать, как зазвонил телефон. Проклиная кретина, додумавшегося звонить в такое время, я снял трубку и услышал приглушенный голос Мейнингера:

— Элен уже спит, и я готов идти в музей. Я кое-что покажу тебе. Встречаемся у музея через сорок минут.

Лишь минута потребовалась мне для того, чтобы привести себя в порядок, и я едва ли не кубарем скатился по лестнице на улицу. Когда я появился у входа в музей, Адам уже стоял там и ежился от холода и, как мне показалось, какого-то беспокойства. Обмениваясь короткими фразами, мы миновали охранников и спустились вниз. Мейнингер открыл служебную комнату, которую мы использовали для складирования новых экспонатов, и включил свет. Затем он уселся на стул и в своей традиционной, степенной манере принялся рассказывать, что же произошло во время раскопок, а также демонстрировал фотографии и рисунки, сопровождая их подробными комментариями: