Эрнст Юнгер - Гелиополь

Все это могло бы наполнить содержанием ту форму жизни, которая еще оставалась вполне приемлемой. Луций часто думал об этом: на каком-нибудь далеком острове, посреди теплого моря, в хижине и с маленькой лодкой — вот где можно жить насыщенной духовной жизнью простого рыбака, отрешенно забрасывающего свои сети в нептуновы угодья, полные морских чудес. Бог задал много загадок; видимо-невидимо скрывалось их в коралловых рифах, морских тайниках, на каменистом дне. Ни одну из них не дано будет решить, однако чувство удовлетворения не покинет ищущего. Откуда ему знать, что означают мельчайшие иероглифы на морской раковине или домике улитки? Однако ощущение счастья пребудет с ним. Можно будет издали ощутить ту меру, на которой зиждется мир, услышать такты морских прибоев, звуки небесной музыки. Жизнь протекала бы там в тиши, как у древних отшельников, живших в скитах, покрытых тростником, вдали от всех тщеславных наук. Возможно, с течением лет, десятилетий удалось бы научиться чтить в каждом живом создании руку, дыхание Творца. Именно так следует укреплять свой дух в преддверии того момента, когда придет пора покинуть глинобитный скит и постучаться во врата вечности.

Проходить проливом Кастельмарино было разрешено только военным и государственным судам; он зорко охранялся с высоты скалистых берегов. Остров назывался так же; название происходило ог Кастелетто — небольшой крепости, стоявшей здесь с незапамятных времен и возведенной еще на доисторическом фундаменте, сложенном из бутового камня; имена создателей остались неизвестными. Возможно, они воздвигли крепость с самого начала с целью покорения залива и городов, разбросанных по побережью, — и прежде всего Гелиополя. Владельцы ее менялись со сменой династий, а во времена анархий она, пожалуй, могла оказываться и в руках морских пиратов, отдыхавших тут от своих набегов и надежно прятавших награбленную добычу. Уже с давних пор замок и остров служили местом заключения. Как есть на земном шаре места, где с древнейших времен одно святилище сменяет другое, так и места заключения хранят свое постоянство. На них словно лежит проклятие, притягивающее сюда все новые и новые жертвы. Они сменяют друг друга с приливами и отливами в истории человечества, в зависимости от того, доставляли их сюда по приказу тирана или именем свободы, в эти темницы ужаса, откуда из подземелья вечно доносилось невнятное бормотание голосов, словно неумолкаемая литания. Бесчисленные жертвы томились, медленно погибая, изо дня в день в подвалах замка.

Даже сейчас, при свете дня, морская крепость производила дурное впечатление, это было плохое место, гнездо зла и насилия. Корабль медленно скользил, проходя мимо него. Замок был построен в виде каре, с внутренним двориком посредине. Четыре мощные башни поднимались по углам. Пятая, полукруглая, вырастала из стены, обращенной к морю. В ней находились большие, утыканные шипами ворота замка и подъемный мост. Мощные стены были изрезаны бойницами, похожими на щели замочных скважин. За века стены подверглись природному разрушению, вода и ветры иссушили и скруглили квадратные формы, так что башни торчали кверху конусообразными сталагмитами. Там, где соленый морской воздух разъел чугунные оконные решетки, по стенам потянулись вниз длинные ржавые космы. На острове почти не было деревьев, только темные кипарисы уцепились корнями за его рубцы и ссадины.

По фасаду, обращенному к морю, перед замком был разбит полукругом передний дворик. Парапет, окружавший его, украшали, вероятно, когда-то статуи, но уже давным-давно постаменты стояли пустыми. И изображение на гербе тоже было разбито; крепость пережила не одно иконоборство. Теперь на ней почти не осталось никаких символов власти, кроме красного флага с фаустпатроном на одной из ее башен, — казалось, ничто не сохранилось от прежних времен, кроме абстрактной зловещей силы.

Передний дворик лесенкой сбегал к воде. Пологие ступени обволакивали темные морские водоросли. Там же из воды торчали красные сваи лодочного причала. Пассажиры, высыпавшие на палубу, разглядывали причал. Корабль безмолвно прошел мимо, миновал его, как театральный подъезд, сулящий зловещую пьесу на сцене.

На лестнице лежал распластанный труп. Старик с длинной белой бородой, одетый в синие холщовые штаны и такую же куртку, распахнутую на груди. Казалось, мертвец глядит в небо, голые его ноги были по щиколотку в воде. При приближении корабля с него поднялись морские птицы. Красной тенью метнулся в воду косяк крабов.

Путешественники молча проплывали мимо этого зрелища. Видно было, что увиденное глубоко потрясло их, о никто не проронил ни слова. Над ними уже витал дух Гелиополя. Луций все еще стоял на носу; он видел всю группу в профиль. Красуясь яркими, отделанными галунами и украшенными орденами мундирами, парадными чиновничьими униформами, с эмблемами и прочими знаками отличия могучих Орденов, в легких прогулочных или охотничьих костюмах, все они как бы являли собой концентрацию власти. Правда, брака по любви промеж ними не было, один подстерегал другого, действуя по законам и обычаям восточных дворцов, где принцы-наследники коварно враждуют друг с другом. Но сейчас, при виде трупа, они, забыв про все, словно сблизились, опасность объединила их.

У Луция же как-то сразу сложилось впечатление, будто спокойно лежащий на каменном ложе мертвец источает необычайную силу. Хотя вид его и вызывал отвращение — птицы рвали его клювами, добираясь до печени, а ступни ног стали добычей мелкой морской нечисти, — он все же в чем-то бесконечно превосходил гордящееся собой общество, и от него исходили для них угроза и страх. Именно это обстоятельство и обращал в свою пользу мессир Гранде, хотя и сам был подвержен тем же чувствам.

Море было тихим, поэтому мертвеца вряд ли прибило к берегу. Да и наверняка его бы увидели дозорные с замка и те, что прятались в рифах. Значит, его положили сюда специально, как приманку для страха. Таков был метод мессира Гранде, ведавшего полицией Ландфогта и считавшего, что тайна всегда благоприятствует делу. «Ночь, туман и бесшумное оружие» — был один из его паролей. Когда он кутил в «Диване» со своими приближенными и вино одерживало над ним верх, глазки его начинали радостно поблескивать: «Ребятки, когда настает ночь, король — я!» Эти слова возвещали начало оргии.

Там, где царил страх, он чувствовал себя как дома, а где шептались или нашептывали на ушко, там он был третьим, подслушивая. По этой причине он любил наводящие ужас слухи и считал их более действенной силой, чем явное насилие. Действительно, случалось видеть, как преследуемые им жертвы облегченно вздыхали, когда его палачи наконец хватали их. Однако он не гнушался выставлять напоказ то, что внушало страх, раз это было ему выгодно. «Молчание — золото, — имел он обыкновение говорить, — но нужно еще уметь обеспечить себе достоверное прикрытие». Поэтому, по-видимому, не было случайностью, что «Голубой авизо», на котором находился и кое-кто из его врагов, шел мимо этого мертвеца, лежавшего перед замком-тюрьмой как пример одной из жертв, которым несть числа. Картина эта могла подстегнуть усердие и преданность друзей. Предстояли важные события.