Эрнст Юнгер - Гелиополь

Луций поднялся.

— Я его только что видел. Говорят, в ближайшие дни он будет делать доклад на тему «Рождение индивидуума».

— Это его конек. Подождите, я вам запакую. — Она покачала головой. — Нет, тот страх, который напал на меня, — мне самой за себя стыдно. Однако, как вы полагаете — все уже позади?

— Можете быть в этом уверены. Зербони уже опять печет пирожки. Но если вы почувствуете опасность, позвоните мне. Вы всегда найдете во мне друга.

— Это вы говорите только так, из вежливости.

Он протянул ей руку:

— Ловите меня на слове.

Когда Луций вошел во Дворец, сигналы отбоя в коридорах возвещали о конце боевой тревоги. Даже при малейших беспорядках в городе было предписано соблюдение особой осторожности; взрывчатого вещества скопилось в проходах так много, что достаточно было бы лишь одной неосмотрительной искры.

Приемная была полна посетителей. Как всегда в субботу, все торопились получить последние подписи и распоряжения, чтобы провести свободные часы второй половины дня на Корсо или Виньо-дель-Мар. В такие дни вкус к радостям жизни особо возрастал.

Тереза доложила о нем. Патрон уже ждал его. Его рабочий кабинет был прост: большой письменный стол и несколько стульез — вот и вся меблировка. Украшение на стене — портрет Проконсула, рядом карты и утыканный цветными флажками план Гелиополя. На письменном столе ничего, кроме тонюсенькой папочки с документами и телефона — и огромный букет лилий. Напротив стола — экран, по которому бежали кадры хроники текущего дня.

Патрон заведовал делами Проконсула вот уже два года. Он начинал, как и все выходцы из Бургляндии, в кавалерийском отряде горных стрелков и по-прежнему носил их форму. В узком кругу его считали одним из самых умных. Он играючи справлялся с работой, которая раздавила Нишлага, его предшественника. К тому же никто никогда не видел его суетящимся или в стрессовом состоянии. Дела никогда не диктовали ему темпа работы. Они выстраивались перед ним в шеренгу текущих вопросов, которым он или давал отлежаться, или решал их, если находил, что время для этого созрело. Он никогда не брался за них с острия, они сами поворачивались к нему тупым концом. В его кабинете темные дела всегда прояснялись, а пути решений упрощались.

За это короткое время он переформировал весь штаб по своему усмотрению. При Нишлаге исправной службой считалось полное понимание и проникновение во множество деталей. «Сила духа — в работе» — было его любимым выражением. Рапорты, обсуждения, сообщения тонули в бесконечных мелочах. Он искал решения в самом полученном материале, будто оно содержалось там и вытекало оттуда. Поэтому он придавал такое значение обстоятельному изложению дела на бумаге и предпочитал, как все, кто с трудом принимает решения, иметь перед собой письменное предписание. Свет горел у него до поздней ночи, и еще целые охапки папок он брал на ночь к себе в квартиру. Таким образом он развел за спиной Проконсула отменную бюрократическую волокиту. Правда, борьба за власть разыгрывалась вне стен хранения всех этих папок и регистрации входных и выходных данных. Это еще крупно повезло, что за время его деятельности все в общем и целом оставалось спокойным. Он ушел, потому что сердце и желудок не выдержали такой нагрузки.

Новый шеф смел всю бумажную писанину. Собранные досье, затребованные Нишлагом, были отправлены нечитанными назад к их отправителям. Вскоре он добился того, чтобы папка, которую Тереза по утрам клала ему на стол, стала тонкой и содержала квинтэссенцию происходящих в подведомственной ему сфере процессов. Только в таком виде они могли подпасть под компетенцию Патрона. И кроме того, он нацеливал своих людей на принятие собственных решений. «Я скорее прикрою ошибку, чем извиню уклонение от принятия решения». Бюрократическое ведение дела казалось ему пагубным, и он никогда не допускал ссылок на документы в тех случаях, где было возможно очное свидетельство. Как старый егерь-кавалерист, он придавал большое значение верховой езде и требовал, чтобы служба ежедневно и при любой погоде начиналась с езды верхом, будь то на ипподроме, на берегу моря или на Пагосе. В первую голову он настаивал на этом при составлении учебных планов в Военной школе. «Если хочешь вести эстетический образ жизни, имел он обыкновение говорить, — лучше всего быть поближе к произведениям искусства и красивым вещам, чтобы без помех и суеты любоваться ими. Но если хочешь повелевать, надо начинать свой день с верховой езды, и лучше перед строем».

Он придавал большое значение искусному проникновению в тонкости секретов власти, а также хорошему нюху. Завтрак с мавретанцами стоил для него порой целого рабочего дня. Он также был не против время от времени покутить с ними вместе. Он бывал в гарнизонах, ниточки от него тянулись даже в провинции, находившиеся по ту сторону Гесперид. Прирожденное чувство свободы усиливало его личностный авторитет, что делало его способным противостоять козням услужливо-покорных людей и их хозяев, даже держать в этом противостоянии инициативу в своих руках.

Луций доложил о своем прибытии. Патрон поднялся и пожал ему руку.

— Хорошо, что вы опять тут. Мы беспокоились о вас. Проконсул тоже ждет вас.

Он указал на стул и прервал непрерывное мелькание кадров на экране, где разворачивалась картина швартовки «Голубого авизо». Потом включил аэроионизатор.

— Тереза, принесите нам чай и скажите там всем, что я буду занят долго. Ничего страшного не случится, если вся эта компания появится на Виньо-дель-Мар чуть позже. Ну рассказывайте, де Геер. Как поживает Бургляндия? Стоят ли еще старые замки?

Луций сел напротив и стал рассказывать. Как и все остальные насиженные места, он знал, конечно, родовую вотчину генерала и побывал там. Старые стены все еще стояли, но все больше ветшали. Скалы были испещрены могилами, как пчелиными сотами, и того гляди могли рухнуть мертвые разрушали их. На подворьях жизнь тоже текла по-старому, почти как прежде, поскольку только кое-что из новых идей просочилось в Бургляндию, тут же сказавшись отрицательно на патриархальности ее устоев. Правда, влияние этого нового, и особенно техники, никогда не даст там должного эффекта, однако нарушает естественный ход жизни и преемственность традиций. Это заметно по брожению в умах, особенно среди молодежи, когда беседуешь с ними у камина. В общем и целом все еще, правда, идет пока по старым, заведенным порядкам, и по ту сторону Гесперид все еще есть жизненное пространство для достойного человека существования.

Многие там даже подумывают о том, чтобы обособиться и замкнуться еще сильнее, чем до сих пор. Так, ему, Луцию, выговаривали за то, что в Гелиополе и еще кое-где хотят вмешаться в распри и снискать недобрую славу. Нужно бы полностью отказаться от этой мышиной возни. Политика опустилась сейчас до голой механики, одно манипулирование, нет ни достойных фигур, ни благородных целей, одно звериное насилие. Поэтому лучше всего уединиться в своих неприкосновенных родовых замках, обрабатывать землю, охотиться, ловить рыбу, посвятить себя прекрасным искусствам и культу поклонения могилам предков, как здесь было принято спокон веков. Все остальное — пена времени, кратер, выжигающий сам себя, а что касается всех этих прочих государств, то к ним относится то, что сказал Гераклит про своих сограждан из Эфеса: они не стоят того, чтобы ломать себе голову, что будет с ними дальше. Жаль расходовать на это ум и талант сынов Бургляндии!