Татьяна Томах - Имя твоего волка

И вдруг увидела то, что раньше никак не могла разглядеть в зыбкой темноте с плещущейся чернотой на дне. Толстые замшелые бревна. Осклизлые стенки глубокого колодца.

— Она упала в колодец, Анна, — так же безжизненно и почти не осознавая своих слов, прошептала Марго. — Скорее, Анна. Беги. Беги, Анна. Ты успеешь.

Марго видела растерянные глаза Анны — издалека, на другой стороне черного тумана колодца, и видела, как еле различимо шевелятся Аннины губы, наверное, говоря что-то, сейчас неслышное для Марго.

— Беги, Анна! — крикнула ей Марго, сердясь на ее неторопливость.

И ей показалось, что на секунду или на какой-то обрывок секунды в промежутке между двумя движениями век Анна вдруг увидела то же, на что смотрела Марго — как будто в светлые Аннины глаза плеснуло ледяной влажной чернотой из глубины колодца.

Колодца, на дне которого захлебывалась маленькая девочка. Баженка, Аннина дочка.

И Анна побежала так быстро, как до того не бегала никогда, звонкие удары ее пяток об пол налетали один на другой — как будто не толстушка Анна, а тонкая легконогая девочка, вся огонь и ветер, неслась стрелой, выпущенной из тугого лука. А Марго так и осталась стоять неподвижно, напряженно морща лицо и сжимая маленькие кулачки. Она старалась не упустить уже расплывающееся видение холодной пропасти колодца.

Она чувствовала, как слабеет та маленькая девочка в гулко плещущейся черной глубине, и ее суматошные движения становятся все медленнее, и чернота все больше и больше съедает ее испуганное бледное лицо. «Еще чуть-чуть, — умоляла ее Марго: — Продержись еще капельку. Пожалуйста».

И вдруг девочка — не то чтобы услышала Марго — скорее почувствовала ее присутствие, почувствовала, что она больше не одна в этой ледяной черноте, глотающей ее дыхание. Как будто они с Марго на секунду встретились взглядами.

«Твоя мама торопится к тебе», — сказала ей Марго и увидела, что та поняла. И увидела, как медленно и неохотно начинает уходить безысходный ужас, исказивший маленькое бледное лицо, и оно освещается надеждой. Она попыталась протянуть руки наверх, к Марго. И попыталась сказать что-то захлебывающимся сиплым шепотом.

И когда темная поволока безумия растаяла на ее широко раскрытых глазах, Марго вдруг разглядела, что они на самом деле не черные, а синие — того же цвета, что и лента в ее волосах, ярко-синие, как высокое весеннее небо.

Они так и оставались ясного светлого цвета, с надеждой глядя на Марго, когда черная вода накрыла их и медленно-медленно растворила в своей глубине — вместе с синей ленточкой, запутавшейся в темных волосах, и вместе с хриплым захлебывающимся шепотом на улыбающихся губах. «Ангелы, — успела сказать маленькая девочка, с восторгом и надеждой глядя в глаза Марго, прежде чем холодная вода свела судорогой ее горло. — Ангелы…»

…В ту ночь Марго так и не смогла уснуть.

Темные сумерки сна за закрытыми веками оборачивалась черной и холодной водой колодца, и, засыпая, Марго начинала падать туда, судорожно цепляясь пальцами за осклизлые бревенчатые стенки и беззвучно захлебываясь криком, которого никто не слышал — даже мама… А потом ледяная чернота накрывала с головой, заползала мокрыми мертвыми пальцами за шиворот, в ноздри, в горло — отнимая дыхание, тепло, жизнь, и затаскивала все глубже и глубже… Марго вырывалась. Она выныривала на поверхность своего сна, жадно хватая потерянный было воздух — и просыпалась, вцепившись в скомканную влажную от пота простыню. А потом долго пыталась согреться, клацая зубами от холода и страха, — и пыталась не уснуть снова, чтобы снова не упасть в приветливо оскаленную пасть поджидающего ее колодца.

А когда озноб утихал, а усталые веки пытались предательски сомкнуться, начинало казаться, что она уже лежит — на самом дне своего глубокого колодца, и черная вода плещется над ее головой, и смутно проступающие в темноте стены комнаты — на самом деле просто осклизлые бревенчатые стены этого колодца…

Она так и не уснула до утра. А когда серый рассвет погладил ее воспаленные веки, Марго измученно подумала, что, наверное, больше не сможет уснуть никогда в жизни. И неожиданно и незаметно тихонько задремала.

Она не перестала спать. Просто теперь, кроме горящего дома, в котором металась женщина с огненной короной на голове, Марго стала иногда сниться черная ледяная вода глубокого колодца, заползающая в горло, и бледное запрокинутое лицо синеглазой девочки. Девочки, которая могла стать ее единственной подружкой. Девочки, с которой они вместе тонули в черном колодце, только вот девочка утонула, а Марго почему-то сумела выбраться наружу. К небу цвета доверчивых девочкиных глаз.

Может быть, было глупо — чувствовать свою вину за то, в чем она была не виновата. Может быть, было глупо думать, что она могла бы сделать то, что сделать невозможно. Может быть, глупо — уметь слышать то, чего не слышит больше никто.

Крик девочки, тонущей в колодце. Крик женщины, заживо горящей в своей собственной спальне. Беззвучные крики женщин с вырванными языками — женщин, сгоревших на кострах сотни лет назад…

Девочка звала на помощь. И Марго услышала ее. И сделала все, что могла сделать — разделила с ней смерть. Страх и безысходность последних минут, когда ледяная чернота накрывает с головой. Тащит глубже и глубже — в стылую, пустую бесконечность, из которой уже не вернуться… Марго разделила с ней смерть. И, может быть, это было не так уж и мало — для маленькой девочки, которая тонула в черной воде, ломая пальцы об осклизлые бревна глубокого колодца.

Может быть, для нее было не так уж и мало — узнать, что кто-то услышал. Что она не одна — и весь мир, только что такой обманчиво приветливый и солнечный, — весь мир не предал ее. Не оставил одну наедине с чернотой, холодом и хихикающей мертвой водой… И, может быть, она так и не поняла, что умирает. Потому что ее глаза остались ясными и почти спокойными — и пытались улыбаться Марго даже тогда, когда черная вода уже накрыла их. Наверное, девочка думала, что видит ангелов, про которых рассказывала ей мама. Ангелов, которые пришли спасти ее.

А в деревне после этого стали говорить, что маленькая Маргарита (ведьмина дочка) столкнула в колодец маленькую дочку Анны и утопила ее. Люди слышали, как тронувшаяся умом с горя Анна укачивала мертвое посиневшее Баженкино тело, не позволяя отнять его, и не то подвывала, не то напевала что-то — будто пела своей навсегда уснувшей дочке последнюю колыбельную. А в ее бессмысленно-безумном бормотании имя Баженки перемешивалось с именем маленькой Маргариты. Все было понятно без объяснений. «Наколдовала ведьмина дочка-то», — сочувственно всхлипнула востроносенькая рыжая Аннина соседка, утирая уголок почему-то сухого, но любопытно блестящего глаза кончиком цветастого платка.