Леонид Кудрявцев - День без Смерти (сборник)

— Вот, — говорю. — Здесь, если можно. Только чтобы на солнечной стороне.

Мы подходим к нужной двери. Николя Криницкий извлекает из своего чемоданчика кисть, банку с черной краской и пишет на фанерной двери кривыми жирными буквами: “БУРОВ”. Потом поворачивается ко мне и деловито осведомляется:

— Ты какое имя себе выбираешь?

— Не понял.

— Какое имя себе берешь? — нетерпеливо повторяет Николя Криницкий. — Саша или Шура, или Александр, или какое? Ну?

— А это обязательно?

— Конечно, обязательно, — произносит Николя Криницкий с громадной внутренней убежденностью. — А как же иначе?

Действительно — как же иначе?

— Не знаю, — говорю я. — Как-то мне безразлично.

— Ладно, — говорит он. — Тогда пусть будет Сашка. Ты как, не возражаешь? Главное — чтобы не возражал, я вот что тебе скажу.

Я, конечно, не возражаю. С чего бы это мне возражать? Он, высунув от усердия язык, выводит на фанерной двери жирные буквы. Получается как на визитной карточке:

БУРОВ

САШКА

— А отчество надо? — спрашиваю.

— Нет, — отвечает, — отчество как раз необязательно. Я тебе, Сашка, вместо отчества лучше рамку нарисую.

И обводит надпись на двери неровной траурной рамкой. Потом берет свой чемоданчик и банку с краской и говорит:

— Ну, пошли дальше.

— Погоди, дай осмотреться, — говорю я. — И я хочу рюкзак бросить.

Он ставит чемоданчик на землю и садится на него, держа краску по-прежнему в руках. Я берусь за свою фанерную визитную карточку и вхожу внутрь помещения. Внутри комнатушка. Теснота, конечно, но жить можно. Кровать, стол, окно — что мне еще надо? И сторона солнечная. Я кладу рюкзак прямо на пол из прессованного картона и возвращаюсь к своему Николя Криницкому.

— Все, — говорю, — в порядке. Пошли, куда звал.

Он поднимается, берет в свободную руку чемоданчик, и мы вместе перемещаемся в прежнем направлении до ближайшего поворота. Здесь мы поворачиваем на девяносто градусов, обходя таким образом угол моего симплекса. Подойдя к двери, ведущей в лачугу, которая примыкает к моей, Николя Криницкий опускает чемоданчик на землю, макает кисть в банку и очень тщательно выводит на дверях: “БУРОВ”. И вновь нагибается за чемоданчиком.

— Это еще зачем? — говорю я. — Мне одного дома достаточно.

Николя Криницкий в ответ довольно громко хихикает.

— Не вижу ничего смешного, — сердито говорю я. — Не нужен мне сей небоскреб. Хватит с меня и одного.

Николя Криницкий опять хихикает.

— А это, — заявляет он на всю улицу, — вовсе не для тебя.

— Если так, — говорю я, — то зачем же ты начертал на двери мое презренное имя?

Он внимательно оглядывает дверь сверху донизу.

— Что-то, Сашка, я не вижу, — заявляет он наконец в своей оглушительной манере. — Что-то я не вижу здесь твоего имени!

Нет, все-таки в них есть нечто… странное, скажем так. Я тыкаю пальцем в дверь, прямо в жирные черные буквы.

— А это, — спрашиваю, — что?

Николя Криницкий неподдельно изумляется. Да же плечами пожимает от удивления.

— Так это же, Сашка, — заявляет он громогласно, — не имя. Это, главное, фамилия, я вот что тебе скажу.

— Но фамилия-то моя?

— А вот это, — заявляет он, — с какой стороны посмотреть. С одной стороны, Сашка, фамилия, конечно, твоя. Зато с другой, главное, она и не только твоя!

— Но моих-то здесь никого нет! — говорю я.

— Ничего, Сашка, — заявляет Николя Криницкий с внутренней убежденностью. — Ты, главное, не огорчайся, я вот что тебе скажу. Прилетят, они, никуда не денутся.

— Да у меня в семье никто никогда не летал!

— Как никто? — удивляется Николя Криниц, кий. — А ты?

Никаких сил у меня не осталось терпеть такое.

— Знаешь, — говорю, — надоели вы мне все как не знаю кто. Осточертели со своими шуточками. Чихать я хотел на ваши шуточки. Вот что — снимите мне бот, и я лечу на орбиту, только вы меня и видели.

Минуты две Николя Криницкий переваривает это сообщение.

— Зачем ты, Сашка, — заявляет он наконец обиженно, — с друзьями-то так обходишься? Ведь мы с тобой по-хорошему. Никаких, главное, шуточек. Ведь ты не очень много летал с Никитиным?

Я постепенно остываю.

— Немного, — говорю. — Четверть рейса.

— Так вот, — победоносно заявляет мне Николя Криницкий. — Неужели, Сашка, за оставшиеся три четверти рейса ты не успеешь сюда еще раз прилететь? Я тебе вот что скажу со всей ответственностью: успеешь, и даже неоднократно!

Подобные нелепости обычно лишают меня последней способности к сопротивлению. Я начинаю на все реагировать легкомысленно, и даже отсутствие логики в происходящем перестает меня угнетать.

— Но для того, чтобы сюда прилететь, — говорю я, вступая тем самым в совершенно бессодержательную дискуссию, — мне необходимо, как минимум, отсюда улететь!

Минут пять Николя Криницкий смотрит на меня широко раскрытыми глазами — настоящий памятник Его Величеству Удивлению, — потом ставит чемоданчик на землю и хлопает себя по лбу освободившейся рукой.

— Я же, Сашка, — заявляет он на весь лагерь, — совсем забыл! Ведь ты же еще не знаком, главное, с нашей эмпирической теорией!

С такими словами он опускается на свой чемоданчик и жестом хозяина указывает мне на крыльцо. Я послушно усаживаюсь, приготовившись слушать. Но Николя Криницкий не успевает даже рта раскрыть, потому что перед нами появляется Роберт лже-Миронов. Появившись, он начинает разглядывать меня так, будто впервые видит.

— А где остальные? — вопрошает его Николя Криницкий.

Роберт лже-Миронов делает рукой жест — сейчас, мол, придут — и говорит, обращаясь ко мне:

— Так вы, значит, и есть Александр Буров.

— Сашка, — поправляет его Николя Криницкий. — Сашка его зовут.

— Да? — говорит Роберт лже-Миронов. — Странно, вы же первый. Ну ладно, будем знакомы. Борис. Борис Миронов.

И протягивает мне руку. Я автоматически ее пожимаю.

— Вас же звали Роберт?

Он отрицательно качает головой, сжав губы в широкой усмешке, а его голос произносит где-то за моей спиной:

— Да нет, его зовут Борис. Это я Роберт.

Я медленно оборачиваюсь.

Там, широко ухмыляясь, стоит еще один лже-Миронов. Некоторое время я не могу сказать ни слова. Только мой взгляд, как маятник, молча переходит с одного на другого.

Тщетно. Передо мной стоят два совершенно одинаковых охотника на жабов. То есть они, конечно, не совсем одинаковые. Волосы у одного подлиннее. Один побрит, на лице другого щетина. Да и одеты по-разному. Роберт — в ковбойку с закатанными рукавами и легкие штурманские брюки. На Борисе, наоборот, — штурманка и джинсы. Сходство тем не менее поразительное.

Потом я вспоминаю, что есть такая штука, как близнецы, и спрашиваю у лже-Миронова:

— Вы братья?

Ответить лже-Мироновы не успевают, и я их понимаю, потому что все заглушает голос Николя Криницкого, который заявляет мне, что, нет, лже-Мироновы не братья и что братьев здесь ни у кого, главное, нет, но зато у них есть своя эмпирическая теория, которая объясняет все не так плохо, вот что я вам скажу. Здесь все окончательно смешивается и идет как. во сне, потому что слова Николя Криницкого покрывает оглушительный нестройный дуэт: “Ба, да это никак Сашка Буров!” — и к нам подходят еще два Николя Криницких, одного из которых, впрочем зовут Коля, а другого Ник. Потом к нам все время подходят еще какие-то люди, многих я знаю, а некоторые похожи друг на друга как капли воды, Николя Криницкий продолжает, заявляя, что те, кто живет сейчас на планете, были в свое время свидетелями смерти капитана Никитина. Каким образом они сюда попадали, никому в точности не известно но это и неважно, потому что теория у них эмпирическая, основанная на фактах, и потому правильная Потом он излагает мне всю историю колонии, из которой я помню только, что однажды Коля Криницкий видит, что Никитин умирает от отравления какой-то местной гадостью на только что открытой планете. Коля после этого попадает сюда вместе со звездолетом, а через месяц прилетает Ник Криницкий и заявляет со всей ответственностью, что ничего такого не было, что эти несъедобные растения он, Ник, своими, главное, руками выбросил в иллюминатор, и они пошли дальше, к планете со штормовым небом, со смерчами, и Никитин пытался высадиться и погиб при посадке, а он, Ник, попал сюда неизвестно как, а потом прибывает штурман Манин — передо мной тем временем появляются сразу трое Маниных под руку с одинаковыми красивыми женщинами, очень похожими на жену капитана Никитина, — и сообщает Криницкому, что тот на самом деле работает где-то, кажется, водолазом, что они с Никитиным вернулись на Землю живы-здоровы, Криницкий после этого как раз и ушел, а Манин согласился быть штурманом у Никитина, хотя Криницкий его и отговаривал, потому что Никитин сто раз за полет хотел кончить, главное, жизнь самоубийством, неоправданно рисковал и еще я вам что-то скажу, но Манин согласился и своими глазами видел, как дракон на планете Икс проглотил его прямо в скафандре и только кости выплюнул, а Манин, рискуя жизнью, подобрал их, потому что не годится оставлять останки своего капитана чужой безлюдной планете, и после этого Манин перенесся сюда неизвестным способом, а через неделю появляется еще один Манин и говорит, что, действительно, был такой случай, высаживались они на планете Икс и Никитин хотел идти на вылазку безоружный, но в последний момент взял-таки с собой пистолет и правильно сделал, потому что не успел он вылезти из люка, как на него набросился громадный зеленый дракон, и Никитин перерубил его одним выстрелом, но через день после этого пошел на дальнюю разведку, заблудился, повредил себе рацию и не успел вернуться, а Манин, рискуя жизнью, нашел в зарослях его тело, потому что не годится оставлять своего капитана на чужой планете, особенно если она дикая и безлюдная. После этого Манин тоже переносится сюда, а следом за ним еще два Манина, а через год неизвестно как появляется жена капитана Никитина, вся в слезах, и рассказывает всем желающим, какой несчастный человек был Никитин, как все друзья от него отвернулись, как он стал совсем одиноким, и как упал однажды в пропасть, когда они ходили с ним в горы, и что она думает, это было самоубийство, а сразу же на планете появляется штурман Сидоров и рассказывает свою собственную историю, а потом еще один, и еще, и еще, а потом снова жена капитана Никитина, потом штурман Котов, и опять штурман Котов, и еще одна жена капитана Никитина, и все что-нибудь рассказывают, и суть этих рассказов одна — Никитин погиб, а тот, кто при этом присутствовал, попадает сюда, на эту планету. И что никто из них не понимает, как такое может случиться, зато им ясно одно — капитан Никитин имеет ко всему этому какое-то отношение, пусть даже косвенное, и в этом-то и заключается их знаменитая эмпирическая теория. И, несмотря на некоторую путаницу, какая иногда возникает, и на целый ряд философских проблем, которые возникают постоянно, на судьбу они в общем не жалуются, потому что здесь ничуть не хуже, чем на Земле, и живут все они дружно и надеются, что и я вольюсь полноправным членом в сей коллектив.