Александр Бушков - Королевство теней (сборник)

— Эн, прыгает, — усмехнулся бородач и охватил его за плечо корявой узловатой рукой. — Прыткий. Кто таков?

Камил испуганно огляделся.

— Камил, — сдавленно сказал он осипшим голосом.

В комнате было темно, как в подвале, даже противоположных стен не было видно. Свет пробивался сюда сквозь маленькое окошко, затянутое чем-то белым и полупрозрачным как бумага. Собственно, окно не пропускало свет, а само светилось, бледнело, только для самого себя — как гнилушка в сырую, но теплую осеннюю ночь.

— Ками-ил, — протянул бородач. — Имя-то какое-то чудное. И одет по чудному. — Он выпрямился на табурете, набычил голову и из-под бровей опек Камила взглядом. — С псами-рыцаря ми пришел? Али как?

Камил заморгал глазами. Он ничего, ровно ничегошеньки не понял из этой тарабарщины.

— Ну, чего лупаешь на меня? Отвечай!

— Дядь, не трясите меня, — протянул Камил. — Что я вам сделал?

— Что он сделал! — хмыкнул бородач, но плечо все-таки отпустил. Он обернулся назад и сказал куда-то в темноту:

— Слышь, Борта, он спрашивает, что он сделал!

Из полумрака вынырнуло лицо того самого мальчишки в лохматой безрукавке и злорадно уставилось на Камила.

— Может он из князей каких, — робко сказала женщина. — Сукня на нем-то вон какая тонкая…

— Да лазутчик он! — яростью опек Камила мальчишка. — Я его сразу, собаку, раскусил, как он только на стену влез!

— И никакой я не лазутчик! — крикнул Камил. — Сами вы тут… Какие-то… — Он хотел дать более точное определение, но удержался.

— Не лазутчик, говоришь? — бородач пошевелил огромными кустистыми бровями. — Ну-ну. Счас поглядим. У нас есть верное средство. — Он встал с табурета и стал вдруг меньше ростом: таким маленьким квадратным бородачом, великовозрастным гномом, сильно скособоченным на левую сторону. Когда он сделал первый шаг в темноту комнаты, Камил понял откуда эта кособокость — бородач был сильно хром.

Он что-то долго искал в темноте по всем углам, потом, очевидно, найдя, выпрямился и сильно шкадыбая и волоча за собой изуродованную ногу, вернулся назад. В правой руке он сжимал какой-то серый, почти черный сучок.

— Нашел, — удовлетворенно буркнул он и стал взгромождаться на табурет. — Узнаешь? — спросил он, усевшись, и сунул просто в лицо Камилу свой сучок.

Это был погнутый крест черного железа с выбитым на нем изображением худого голого человека с козлиной бородкой и выпирающими ребрами.

— Нет, — сказал Камил, — это не мое. Я его вообще никогда не видел.

— Не видел, — хмыкнул бородач. — Не твой, говоришь. А раз не видел, не твое, так плюнь на него.

— Чего? — Камил даже сразу не понял и заморгал глазами.

— Плюнь, плюнь, — ехидно подзадоривал его бородач. — Ну, чего же ты?

Камил вытаращился на него. И взрослый вроде бы дядька, а такое предлагает… Да мама бы уже только за один плохонький плевок себе под ноги, тихонько, исподтишка, не говоря уже о смачном шкварчке сквозь щербатые зубы, гордости шепелявого Стася, все губы бы поотбивала! Шутит он, что ли?

Камил оглянулся по сторонам, словно ища ответа, и увидел злорадную улыбку лохматого мальчишки. И тогда его охватила злость. Что он все злорадничает, что ему надо? Что им вообще от меня надо?!

И он плюнул на крест.

Бородач вздрогнул, и ехидная искорка в его глазах исчезла. Он что-то невнятно выдавил горлом, затем откашлялся и, уже на этот раз недоверчиво, спросил:

— А ну, еще… а?

Камил плюнул снова и на этот раз вместо креста попал дядьке в кулак. Ну, вот, подумал он и сжался. Сперва просил, просил… А сейчас влепит по губам, как мама.

Но дядька почему-то не влепил. Он удивленно оглядел кулак, затем вытер его об — колено и кряхтя начал слезать с табуретки.

— И откуда-то ты родом? — спросил он уже совсем миролюбиво.

Краем глаза Камил заметил, что лицо у мальчишки вытянулось, и он ошарашенно моргает глазами.

— Я вообще в городе живу, — сказал он, — а в село мы с мамой приехали к тете Аге.

— В село, — как-то тоскливо вздохнул бородач и, повернувшись, зашагал к дверям. — Где оно теперь это село. Сожгли все. — В дверях он приостановился и устало сказал: — Никакой он не лазутчик. Ошибся ты, Борта. На крест он плюнул, а на этот счет у них строго — ересь. Да и говорит он по-нашему. Правда, чудно как-то, на верхнегородский говор похоже, но по-нашему. Да и мал он для лазутчика-то.

— Я же говорила, — облегченно вздохнула женщина. Она подошла к Камилу и ласково погладила его по голове.

— Больно?

Лохматый мальчишка бочком начал пробираться к дверям, но женщина увидела этот маневр и схватила его за куртку.

— Куда? Изверг! — она влепила ему оплеуху. — Натворил беды, а теперь в кусты?!

Мальчишка насупленно молчал, и только ухо у него начало усиленно багроветь.

— Ну, что стоишь? — Женщина легонько подтолкнула его к Камилу.

Мальчишка шморкнул носом, но все-таки подошел.

— Ты, это… — сказал он и начал ковырять пол ногой. — Я думал, ты из псов Христа. — Он еще немного поковырял пол, затем поднял на Камила глаза и сказал: — Меня Бортишком зовут.

Через полчаса Камил с Бортишком облазили весь замок от винного погреба, сырого и холодного, заставленного сорокаведерными бочками из мореного дуба, до душного и пыльного чердака, пропахшего солнцем, пылью и ягодами, сушившимися здесь прямо на голом полу. За это время Камил узнал, что хромого бородача зовут Порту, и он долго и безуспешно пытался правильно вымолвить это имя, что в молодости Порту был славным воином и отчаянным рубакой, но в неравной стычке с разбойниками был ранен в ногу и с тех пор ему пришлось оставить ратное дело, и он стал конюхом в замке. Ласковую женщину звали Марженка, и, когда Камил узнал, что она мать Бортишка, он очень удивился — как это так можно свою мать называть Марженка, а не просто мама, тем более, что это имя больше подходит для какой-нибудь сопливой девчонки, которую можно, а иногда просто-таки и нужно, потягать за косы, но вовсе не для взрослой женщины. Отец же Бортишка, воевода Козин, достославный и храбрый, три дня тому собрал всю свою дружину и по зову князя двинулся на защиту исконно своих земель от вторжения Крестова воинства. И с тех пор от него ни слуху, ни духу, ни гонца, ни весточки. Марженка изнервничалась вся, тихонько плачет по ночам. Порту тоже ходит хмурый, только то и делает, что скребет и чистит оставшихся лошадей, а они от него уже начинают отбрыкиваться и коситься, словно он с них шкуру снимает…

Марженка накормила их мясным обедом без хлеба, ложек и вилок. Камил сначала стеснялся при взрослых брать куски руками, но попросить вилку так и не отважился и, глядя на Бортишка, который уписывал мясо за обе грязные щеки, так что жир стекал по подбородку, тоже решился. Марженка сидела напротив и смотрела на них ласковыми и грустными глазами. Когда они кончили есть, Бортишек размазал грязь по подбородку, а затем вытер жирные руки о волосы. Камил в знак солидарности вытер руки о штаны. Странно, но Марженка по этому поводу ничего не сказала.