Джузеппе Д’Агата - Америка о’кей

Что решит Гораций?

— Не зевай! Чем плохо обновить гардероб? — подзадоривает его Брут.

Похоже, Брут шутит. Но для Горация это приказ.

Костлявый наклоняется и что-то поднимает (нерешительно).

Всего-навсего пачку сигарет. Он держит ее двумя пальцами, словно она жжет ему руку. Ух ты!

Ой-ой-ой.

Остальные распоясались вовсю. Скандальный разгул.

Вакханалия, профанация мусора — ах! — они вырядились как попугаи, в глазах рябит, понапялили на себя костюмы, брюки, куртки, рубашки (вещи, которые никому из нас в голову не придет надеть), туфли, колготки, носки, перчатки, галстуки, шляпы, ремни, юбки, кофточки, пуловеры (и-и-и!) и еще не знаю что. Ой, лучше уж я отвернусь!

Дикий крик Кассия возвращает меня к происходящему в тронном зале.

Кассий поднимает в качестве трофея бутылку. У!

— Товарищи, смотрите! Шампанское!

Брут размахивает двумя баночками — жестяной и стеклянной.

— А вот вам семга и икра. — Ага, его внимание тоже привлекает какая-то бутылка. — Виски! Лучшей марки! Не сравнить с гадостью, которую пьют у нас в Европе.

А Мария-то, Мария!

Какой ужас, друзья!

Она надела горностаевую шубу — у! — даже не сняв с нее ярлык, а на шею повесила жемчужное ожерелье.

Последние покупки Маргариты, моей бедной мамочки.

Она ревностно следовала требованиям веры. Раз в пять дней покупала по шубе.

Святая женщина, а. Безусловно достойная высокого положения папской жены.

Мария не в силах — ах! — сдержать своей постыдной (кощунственной) радости. Она счастлива.

— Просто не верится. Сказочный край. Эльдорадо, земля обетованная. Великая Страна — и впрямь великая. Теперь я понимаю, почему она притягивала наших предков.

— Нет уж, мы не станем довольствоваться ролью рабочих, — с грозным (свирепым) видом заявляет Брут.

— Рабов, — вторит ему Кассий.

Ух ты!

Брут окидывает Марию с головы до ног плотоядным взглядом.

— Ты великолепна. Прямо баронесса.

Баронесса. А?

Ай-ай-ай.

Они не знают про (грандиозную) ликвидацию аристократии.

Гораций вскидывает глаза (ах, сейчас они выскочат из орбит).

— Уйдем отсюда! Пока никто не пришел.

Остальные его не слушают.

Я выключаю монитор.

Хватит, больше не могу — у! — смотреть на это безобразие.

О-о! О!

Мне нужно собраться с духом. Чтобы действовать наверняка и оправдать ваши ожидания, люди. А для этого мой план должен быть головоломным от первого до последнего шага. С тысячью уловок, с контригрой. Пусть даже с риском запутаться (и-и-и, имея такие ноги, как у меня, это нетрудно) в собственных хитросплетениях.

И-хи-хи.

Ох уж эти европейцы!

Неверные! Выдать их или не стоит пока?

(Ах!)

Ах!

То-то был бы доволен кардинал Матфей, защитник культа! Да он бы от радости сигару проглотил! Всю, целиком. Не жуя.

А если бы я убрал его сразу? У!

Эдуарда, моего отца.

Не знаю, когда я сделаю этот ход.

Но я должен его сделать.

Может быть.

Как так? Не может быть, а точно.

Важно — у — улучить момент. Чтобы не наломать дров.

Скрытый колонной, я наблюдаю (подглядываю) за Эдуардом. Он задумчиво расхаживает перед троном.

О! Он один.

Э, это ведь первый раз, когда я вижу его без опоры (поддержки)!

Без Иоанна.

Уверяю вас, люди, я понимаю, что Иоанна тоже придется устранить. Но искать его сейчас глупо. Рано, как бы мне этого ни хотелось.

Прежде я должен лишить его (во-во!) папского покровительства.

Задачи лучше решать не скопом, а постепенно, одну за другой. Паук плетет свою паутину нитка за ниткой. Он знает, что должен ее сплести, но, быть может, не знает, какого она должна быть размера. А? Ему известно, на чем она будет держаться, но, разумеется, невдомек, сколько мух в нее попадет. Сверх того количества, на которое он рассчитывает, чтобы не погибнуть (не сдохнуть) от голода.

Эге, это мой отец.

Теперь, когда я знаю, что он мне неродной — у! — у меня нет ненависти к нему.

У меня никогда ее не было.

Я его люблю, а? Нет.

Восхищаюсь им?

У-у-у!

Как бы мне хотелось появиться на свет от него! О! От его идеальных хромосом.

Не тут-то было. Меня зачал европеец, ууу, ублюдок! Животное, свинья.

(«Ричард животное! Ричард свинья!»)

Воспользоваться — низко, коварно — минутной слабостью женщины! Европейцы (для нас это не секрет) и не на такое способны. А самые страшные из них те, которые любят цветы.

Белые волосы. Белая мантия. Он (папа) весь — большая восковая свеча. Зажженная.

Он — бог.

Что это с ним? Против обыкновения он не выглядит сонным.

Сел на трон. Как никогда, погружен в свои мысли. Я бы сказал, гнетущие мысли.

Эх, была не была! Я выхожу из-за колонны.

Робко выхожу. Ух!

Его белые брови приподнимаются.

Он — бог?

— Скверно, скверно, — говорит он.

Я жалобно прошу:

— Не прогоняй меня, а?

Долгие мгновенья я стою в нерешительности.

О! Он меня не гонит. Не велит убираться прочь.

Э-ге-ге!

Эге!

— Верно, верно.

— Иоанна нет. Как ты будешь говорить?

— Сам справлюсь. Без него.

О-го-го! Ого! О-го-го!

Он заговорил! Голосом, как будто идущим — клянусь — из мусорных недр. Заговорил!

— Как? Ты умеешь говорить?

— Только в случае необходимости. Не то что ты, сын.

Боже! Боже мой!

— Ты назвал меня сыном. — (Ух ты!) — Первый раз в жизни.

Мне кажется, на его губах появляется подобие улыбки.

— Ты правильно сделал, что убрал мать. Она превратилась в плаксивую старуху. У, я вижу, ты не теряешь времени. Тобою движут справедливая — я бы сказал, обоснованная — обида и безудержное честолюбие. Куда ты метишь?

Вы слышали? И-и-и! Он говорит не хуже меня, а возможно, и лучше. Не знаю, правда, кто из нас сильнее — он или я — в языке восклицаний. Языке нашего народа.

— Куда мечу? Наверх.

Я произнес это едва слышно.

Он качает головой. Ой!

— На таких ножках далеко не уйдешь — тем более в гору. Трудно тебе придется.

Знаю. Еще как трудно!

— Ты в состоянии подтвердить обвинения, которые выдвинул против брата?

— У меня есть свидетель.

— Подставной, надо думать? Кто же это?

Ох!

— Полковник Эней.

— Он глуп как пробка.

— Но ему хочется стать генералом.

— Сменить Ахилла?

— Да.

Какое удовольствие говорить с богом!

— Кажется, я даже нашел способ убрать Ахилла, если понадобится. И не одного, а на пару (у!) с моей женой Елизаветой.

— Адюльтер?

— Робкое начало романа. Но этого достаточно.

Папа думает — вместо того (о!), чтобы прогнать меня.

— Надеюсь, замок, который ты строишь, не рухнет и не погребет тебя под своими обломками. Ты ведь знаешь, Георг пользуется большим уважением.

— В том числе и у тебя?

— Да пошел он!..

Ну и ну!

— Тебе тоже на руку, чтобы Георг (и-хи-хи) исчез. Это откроет дорогу твоему Иоанну. Чем он тебе угодил?