Джузеппе Д’Агата - Америка о’кей

На заросших щеках Кассия ходят желваки.

— Социализм неотделим от демократии.

— Да, — подает голос Гораций. — Ни в коем случае нельзя недооценивать такой стимул, как частная инициатива. Если мы хотим, чтобы население этой страны было с нами.

Брут отвечает рычанием. Ревом.

— Когда я слышу слово «частный», я хватаюсь за пистолет. С этого слова начались все беды человечества.

— Так-то оно так, Брут, но ведь производственные отношения…

Кассия грубо перебивает (прерывает) Мария:

— Баста! Прекратите! Послушаешь вас — и появляется желание восстановить доброе христианство с его любовью к ближнему и прочими баснями. К тому же, оставляя Европу, мы условились раз и навсегда выкинуть из головы идеологию.

Запальчивость Марии приводит заговорщиков в состояние безудержного веселья. В телячий восторг.

Брут шлепает Марию по заду. У!

— Брось, просто тебе по душе мысль стать папессой.

Гораций молча стоит в сторонке.

Пора ускорить (у! убыстрить) действие. В противном случае читателям надоест ждать, и они плюнут.

Я схоронился.

Меня можно принять за черный мешок, набитый мусором.

Ага.

Вот и кардиналы.

Марк сучит ручонками. Он потерял очки (или снял, чтобы меньше видеть).

Матфей на этот раз не в белой шляпе, а в зеленой, как у разбойников с большой дороги.

Лука без бородки.

Иии, люди, похоже, они возбуждены. Озабочены.

Марк находит (наконец) горсточку слов.

— Вас тоже, так сказать, звали?

Лука объясняет:

— Мне позвонили. Голос в трубке не допускал возражений.

Матфей бросает вокруг тревожные (беспокойные) взгляды.

— О’кей. Это был голос Судного дня.

А-ха-ха (э-хе-хе).

Марк ступает с большой (ой!) осторожностью, чтобы не споткнуться и не упасть в мусор.

— Вот именно, так сказать. Но кто нам звонил?

— Не знаю, — недоумевает Лука.

— Он не назвался, — бормочет Матфей. — Ума не приложу.

Не приложит ума. А-а-а!

А-а-а, тем лучше!

Смелее, Ричард, вперед!

Я стараюсь расправить занемевшие конечности. Неуклюже ковыляю к святой братии. Нарочито — о! — медленно.

— Это был я.

Марк только что меня заметил.

— Так сказать, ты? Ричард?

Матфей возмущен. (Ну-ну.)

— Как ты посмел?

Лука ощупывает лицо — ищет сбритую бородку.

— На этот раз мы посадим тебя на цепь, это уж точно.

О! У!

Я подготовил (отрепетировал) убийственную речь, которую сразу и начинаю:

— Дорогие кардиналы, вашим грязным махинациям пришел конец. Если вы вздумаете сопротивляться (упираться), ууу, учтите, что на моей стороне трудящиеся из Европы, готовые восстать. Европейцы прекрасно знают, как это делается. В их истории были революции, решающие для человечества, революции, перед которыми бессилен даже большой взрыв.

Кардиналы слушают.

О, очень внимательно. Окаменев. (От удивления?)

— Не хватает кардинала Иоанна. Не будем пока что отвлекать главного теолога от его ученых занятий. Марк, кардинал Бейкерсфилдский, начнем с тебя — как с государственного секретаря. В твоем мусоре — да, в твоем мусоре — я нашел улики и обвиняю тебя в том, что ты заключил сделку с владельцем компании готового платья мистером Блэком, которого ты поддерживаешь и с которым делишь прибыли.

Марк — вы знаете, как он ратует за рост потребления готового платья, — уже не пытается меня разглядеть.

— Матфей, кардинал Далласский, защитник культа и посему — у! — несмотря на слабость, которую я (лично) к тебе питаю, редчайшая сволочь! На основании собранных мною улик я обвиняю тебя в том, что ты являешься компаньоном мистера Реда, монополизировавшего производство продовольственных товаров и бытовой (и-хи-хи) химии, и вкупе с ним присваиваешь незаконные барыши.

Матфей, ей-ей, словно повис на своей сигаре.

— Что касается тебя. Лука, кардинал Ричмондский, великий инквизитор, я располагаю доказательствами твоего сговора с мистером Уайтом, бумажным фабрикантом, и ваших с ним сверхприбылей. Книги с чистыми страницами! Некрасиво!

Лука выслушал это, делая вид, будто разглядывает черный ободок ногтя на большом пальце.

С закрытыми глазами считаю до десяти.

Аут! (Нокаут.)

Я победил.

У, уложил их — окончательно и бесповоротно.

Срочно нужен танец. Гопля, эх! Гопля, ах!

Ну, кто первый?

— Аах!

Один есть.

— Аааах!

Это уже двое других.

— Ааааааааааааахахахахахахахахахахахахахахахахаха!

Смеются, что ли?

Смех (э-эх!) становится неудержимым, клокочущим, гомерическим.

Раблезианским.

Э-эх!

— Браво, браво.

О!

Папа.

Но ведь я только что собственными глазами видел, как он проглотил снотворное — целую горсть — и преспокойно закрыл (смежил) глаза.

Мой отец.

Кардиналы уходят, со смехом (ух!) хлопая друг друга по плечу.

Отец знаками приглашает меня сесть на трон. На свой трон. На свое место.

О! Повелевает.

Я повинуюсь. Присаживаюсь на трон. Бочком.

— Отец, ты все слышал?

— Браво, браво. Ммм.

— Может, хватит тебе корчить из себя шута и прикидываться, будто не умеешь говорить?

Э! Эдуард смотрит на меня, сощурив один глаз.

— Это ты шут. Вернее, безмозглый слизняк. И не называй меня отцом.

А-а-а!

Я огрызаюсь. О-о-о!

— Почему кардиналы смеялись? Со мной шутки плохи.

Разве нет? А?

Он добродушно улыбается.

— Ты дурачок, Ричард. Жалкий, безмозглый слизняк. Скажи, ты когда-нибудь видел господ, которых оговорил? Реда, Уайта, Блэка?

Как же!

— Их нельзя увидеть. Они сидят в своих кабинетах на последних этажах (уф!) фирменных небоскребов.

— Ты был у них в офисах?

Ах ты!

— Нет.

— А ты сходи, — у, усмехается он. — Ты найдешь их пустыми. Пустые столы и кресла, безмолвные телефоны.

— Как так?

— Мистеров Уайта, Блэка и Реда, владеющих крупнейшими предприятиями нашей Страны, не существует. Вернее, больше не существует. Остались только их имена. У нас есть промышленность, но нет промышленников. Капитализм без капиталистов.

А? О!

— Когда вы их устранили?

— Они сами убыли. Давным-давно. Решили, что им здесь невыгодно, вот и все. Не знаю толком, куда они делись, не интересовался. Кажется, у них было намерение развернуться в какой-нибудь отсталой южной стране, где никогда не слышали о финансовом капитале, акциях, дивидендах.

Вот тебе раз!

— Не понимаю.

— Потому что дурак.

— Но ведь у нас самые высокие в мире прибыли, самая большая отдача от капиталовложений в промышленность. Наша экономика, не в пример прочим, не знает спадов и кризисов.

Вот.

Он медленно качает седой головой.

— Ну не дурак ли ты? Не безмозглый слизняк? Ты ведешь себя так же глупо, как твой брат Георг. Высосал из пальца лжеулики, построил на них обвинения, а они бац! — и рассыпались. Несерьезно. Хуже не придумаешь. Особенно если речь идет о бизнесе или о политике. Я пытался тебя направить, делал что мог, но ты ничего не понял.