Яна Вагнер - Вонгозеро

С дозаправкой было покончено, и пора было двигаться дальше; я подошла к Сереже и тронула его за рукав:

— Я — спать, — сказала я, — папа поведет; давай Витару вперед, Иру за руль, тебе нужно отдохнуть.

— Только не сейчас, — ответил он тут же, как будто даже слегка раздраженно, словно уже ждал этой моей фразы и знал заранее, что я стану с ним спорить, — ты пойми, Аня, сейчас самый трудный участок дороги, Валдай, Новгород, вот объедем Питер — тогда и поменяемся, после Киришей будет поспокойнее, не могу я ее сейчас за руль.

— И правда, — сказала я, — пусть отдохнет еще, бедная девочка, она, наверное, так устала лежать на заднем сиденье со вчерашнего дня, — и пожалела о сказанном сразу, не успев закончить предложение, потому что он был прав и нам обоим сейчас было ясно, что я тоже это знаю и просто хочу задеть его — потому что он уехал тогда, ночью, и не попрощался; потому что, не будь ее, это он, а не папа спал бы четыре часа на пассажирском сиденье рядом со мной, и мне не нужно было бы бояться за него; потому что она, стоя в моей прихожей, медленно сняла капюшон с головы, распустила волосы и назвала меня «малыш». Потому что она мне не нравится. Потому что я уже никогда не смогу избавиться от нее. И несмотря на то, что мне стыдно даже в эту самую минуту, пока я обо всем этом думаю, я точно уже не сумею относиться к ней иначе.

Мне не хотелось, чтобы Сережа видел сейчас мое лицо, но на этом разговор заканчивать было нельзя; я отвернулась к дороге — нужно было хотя бы попытаться изобразить улыбку, произнести что-нибудь шутливое, только ничего не получалось — ни улыбка, ни шутка, и тогда он положил руку мне на плечо, наклонился ко мне и прошептал заговорщически:

— Анька, я все понимаю, но ты бы знала, как ужасно она водит машину, была бы ты на моем месте, ты и сама бы ей в темноте рулить не позволила, — и улыбнулся мне — широко, как не улыбался уже целую вечность.

— Пойду-ка я спать, — ответила я с облегчением, — у меня-то получше водитель в запасе.

Мы не успели еще тронуться с места — папа настраивал под себя зеркала, я пристегивала ремень безопасности и возилась со спинкой сиденья, пытаясь не прижать спящего Мишку, — как рация проговорила Сережиным голосом:

— Внимание в канале, на питерской трассе перед Выползовом на дороге бандиты, осторожнее, ребята, повторяю…

Я застыла с пряжкой ремня в руке:

— Зачем он это? Кто нас тут услышит, кроме этих самых бандитов? Нет же никого? — И папа, нахмурившись, озабоченно покачал головой и даже начал что-то говорить мне, как вдруг рация снова ожила и послышался взволнованный мужской голос, едва различимый из-за помех:

— Серега? Серега, ты?! — И, не дожидаясь ответа, торопливо продолжил, словно боясь, что сигнал вдруг пропадет: — Серега! Погоди, стой, ты в какую сторону идешь, на Питер, на Москву? Ты где?

Сережа молчал — наверное, он не узнал говорившего, голос которого из-за шороха сейчас был еле слышен и почти неузнаваем, мало ли на трассе людей с таким именем, думала я, может быть, кто-то подслушал нас раньше и теперь ждет, чтобы мы ответили ему, потому что наше присутствие в эфире может означать только одно — у нас есть бензин, еда и машины, и все это может быть кому-нибудь очень нужно.

— Какой радиус действия у этой рации? — спросила я у папы, и он немедленно ответил:

— Километров пятнадцать-двадцать уверенного приема, не больше. Это совсем рядом.

— Дайте мне микрофон, — сказала я и протянула руку, — да не скажу я им ничего, дайте мне его сейчас же, пока он им не ответил, — и когда он послушался, нажала кнопку и очень медленно и внятно произнесла: — Молчи. Слышишь? Мы не знаем, кто это, — и тогда по-прежнему незнакомый голос заорал уже почти торжествующе — слышно теперь его было гораздо лучше:

— Аня! Аня, я узнал твой голос! Черти подозрительные, как же здорово, что это вы, вы же на Питер едете, да? На Питер? Мы навстречу, подождите, я сейчас искатели включу, вы меня узнаете, поезжайте помедленнее. — Я все еще не могла понять, кто это, а он все продолжал и продолжал говорить, и потому никто из нас не мог вставить ни слова, и только когда он наконец унялся и умолк на мгновение, Сережа проговорил:

— Я думал, ты никогда уже палец с кнопки не уберешь, Андрюха, — и засмеялся. В это же мгновение впереди, на границе видимости, появилось слегка расплывающееся в мутной предрассветной дымке желтое пятно, а еще через несколько минут уже стало отчетливо видно стремительно приближающийся к нам по встречной полосе одинокий автомобиль, на крыше которого ярко светились три прямоугольных оранжевых фонаря.

— Что еще за Андрюха? — спросил папа Боря, напряженно вглядываясь вперед.

— Друг семьи, — ответила я, наблюдая за тем, как Сережа, не закрывая двери, выпрыгнул из своей машины и подбежал к остановившемуся рядом серебристому пикапу, к которому сзади был прикреплен плотно укрытый брезентом, припорошенный снегом прицеп; следом за ним на дороге появилась Ира, на ходу торопливо натягивающая пальто, а из пикапа навстречу им вышли два человека — мужчина и женщина, и все четверо, позабыв обо всякой осторожности, стояли теперь прямо на проезжей части, оживленно разговаривая.

— Какой друг семьи? — переспросил папа. — Ты можешь толком объяснить?

— Да как вам сказать, — ответила я со вздохом, отстегивая ремень и распахивая дверцу, — боюсь, что не моей.

Как же так получилось, думала я, медленно направляясь к стоявшей посреди дороги группе, почему в этой странной экспедиции нет ни одного человека, кроме Мишки, которого я на самом деле хотела бы взять с собой, которого я могла бы спасти потому, что это было нужно именно мне? Мамы больше нет, и Ленка, моя Ленка, наверное, тоже сгинула где-то там, в мертвом городе, на матрасе в каком-нибудь школьном лазарете, и все остальные, кто был мне дорог, кого я любила, с кем могла бы сейчас поговорить откровенно, да хотя бы просто переглянуться — пропали, исчезли, а может быть, уже погибли; я запретила себе думать о них — хотя бы на время, хотя бы до тех пор, пока мы не перестанем бежать, не доберемся до озера, где можно будет отойти подальше в лес, сесть на корточки, обнять дерево и зажмуриться, но скажите мне кто-нибудь, каковы шансы встретить знакомых тебе людей на пустой ночной дороге длиной в семьсот с лишним километров и почему, черт возьми, это обязательно должны оказаться именно эти люди, а не другие — те, кто так мне был бы сейчас нужен?

Я подошла поближе и осторожно взяла Сережу за руку, и он тут же живо обернулся ко мне:

— Нет, ты представляешь, Анька? Ты представь только! Мы могли просто молча проехать мимо…

— Да ты со своими рациями всю плешь мне проел в свое время, проедешь тут молча, — перебил его Андрей, приобнял Сережу за плечо и широко, радостно улыбнулся — пожалуй, я никогда еще не видела на его лице ни подобной радости, ни такого волнения. Я помнила его как высокомерного, мрачноватого типа, с которым Сережа дружил то ли со школьных времен, то ли с институтских, и как во многих долго существующих парах, роли у них распределились давным-давно — настолько, что неважно было, что именно представляет собой каждый из них сейчас, потому что они по-прежнему носили друг перед другом свои привычные, словно приросшие с детства маски, а я так и не смогла привыкнуть к роли, которая в этой дружбе досталась Сереже.