Яна Вагнер - Вонгозеро

Несколько секунд было тихо, а потом папа, стоявший позади, сделал шаг вперед — так, чтобы попасть в луч Сережиного фонаря, и произнес:

— Ну вот что, Игорь. На этой улице всего два теплых дома, и оба уже заняты. Давай-ка, ты проезжай чуть вперед, там снег не очень глубокий, вы должны проехать. Мы здесь прямо на следующей линии видели сразу несколько домов с трубами, выбирай любой. — Он показал направление, и незнакомец, проследив за его рукой, благодарно кивнул. Заметив, что он не двигается с места, папа продолжил: — Ты руки-то опусти, ладно. И иди уже, твои там тебя заждались, наверное. Завтра будем знакомиться.

Человек в аляске, назвавшийся Игорем, снова кивнул и сделал движение, чтобы уйти — мы молча смотрели ему вслед, — но затем остановился и оглянулся еще раз:

— А много вас?

— Нас-то много, — тут же отозвался папа настороженно, — давай, иди, не задерживайся.

— Ладно, ладно, — миролюбиво сказал тот, — поселок большой, места всем хватит.

Он успел сделать шагов десять, когда папа еще раз окликнул его:

— Эй, как тебя, Игорь! Что там, в Череповце?

В этот раз человек в аляске не стал оборачиваться, а просто остановился, смотря себе прямо под ноги, словно разрезанный пополам лучом света — видно было только его спину и мохнатый широкий капюшон; несколько секунд он просто стоял так, не двигаясь, а потом негромко бросил через плечо:

— Плохо в Череповце, — и шагнул в темноту.

В натопленном доме к нашему возвращению царила тихая паника — дети были одеты, Ира с Наташей сновали вокруг, поспешно запихивая вещи в брошенные на кровати сумки; в дверном проеме, ведущем в дальнюю комнату, стоял Леня, тяжело опираясь об косяк — бледный, в испарине, но тоже одетый, а рядом с ним, на полу, на корточках сидела Марина и зашнуровывала ему ботинки. Когда мы вошли, все они замерли и посмотрели на нас.

— Отбой, — сказал папа с порога, — ложная тревога. Беженцы из Череповца, молодой парень с женой, дети у них с собой.

Марина бросила сражаться со шнурками Лениных ботинок и вдруг, обняв мужа за ногу, не вставая с корточек, беззвучно заплакала. Он беспомощно обвел нас взглядом и положил руку ей на голову — видно было, что стоит он из последних сил, и Сережа, не раздеваясь, торопливо подошел к нему и смущенно попытался поднять Марину на ноги, только она еще крепче сцепила руки и стала всхлипывать уже в голос.

— Ну ладно, ладно, Маринка, Дашку напугаешь, — слабо сказал Леня, но она словно не слышала его.

— Марина, — резко сказала Ира, — отпусти его, ему надо лечь, ты слышишь? — И только тогда та, наконец, поднялась с пола. Не смотря ни на кого, она повернулась к девочке, молча стоявшей тут же, возле печки, с пальцем во рту — маленькое невозмутимое личико, немигающие, внимательные глаза — и стала расстегивать на ней комбинезон.

— Не знаю, — сказала я, — мне он не понравился почему-то, этот Игорь.

— Да кто тебе вообще нравится, хотела бы я знать, — фыркнула Наташа, и я удивленно взглянула на нее — на минуту я совсем забыла о том, на какой неприятной ноте появление незнакомца в аляске прервало наш разговор. В одном ты точно можешь быть уверена, подумала я, ты мне не нравишься никакая — ни прежняя, с широкой улыбкой, маскирующей тщательно продуманные колкости, ни теперешняя, не считающая нужным улыбаться; ты права, я не люблю ни одного из вас — ни тебя, ни твоего барственного, надутого мужа, который за четыре дня два раза вышел из дома, пока папа с Мишкой обежали всю округу, но уверен, что мы должны поделиться с ним запасами еды. К черту вас обоих, столько лет ездить к вам в гости, обжигаясь о твои жалящие улыбки, сидеть за ужином и страстно, мучительно мечтать о том, чтобы схватить со стола что-нибудь стеклянное, дорогое и метнуть в стену, так, чтобы осколки брызнули во все стороны, а ты, наконец, перестала улыбаться. Господи, как же мне надоело притворяться — да, это правда, вы мне не нравитесь. Вы мне не нравитесь.

В ушах у меня шумело — я и представить себе не могла, что в состоянии сейчас, еле стоя на ногах, так разозлиться. Это было так приятно — злиться, волноваться, чувствовать что угодно, кроме тупой, безразличной обреченности, я почувствовала, как уголки губ невольно ползут вверх, если я сейчас рассмеюсь вслух, они подумают, что я сошла с ума.

— А что тебе не понравилось, Анюта? — спросил папа. — Мне показалось, нормальный парень. Ну, ищут люди дом, у нас действительно все окна снаружи темные.

— Может быть, вы и правы, — сказала я ему, — только мне показалось, его интересовал совсем не дом, а наши машины. Кстати, о машинах — не пора ли нам вернуться и проверить наши, папа?

Словно по команде, мы засобирались. Каким-то образом всем было понятно, что в большой дом мы уходим не все — это даже не пришлось произносить вслух. Сережа сказал Ире «хорошо, что вы собрались, бери Антошку, и пойдем», папа закинул на плечи свой рюкзак, Мишка подхватил Ирину сумку, и мы потянулись к выходу. Леня уже вернулся в свою комнату, и Марина хлопотала вокруг него, помогая ему раздеться, Наташа снова сидела на своей кровати, поджав под себя ноги, а Андрей стоял возле самой двери — он вошел последним и даже не успел еще снять куртку. Он посторонился, пропуская нас, и заговорил только в последнюю секунду.

— Серега, — произнес он с явным усилием, — может, я все-таки забегу за ружьем? — но Сережа был уже снаружи, во дворе, и не услышал его.

Я задержалась возле двери, повернула к нему лицо и с удовольствием произнесла — с самой сладкой Наташиной улыбкой, на которую была сейчас способна:

— Зачем вам ружье? Здесь же абсолютно безопасно, за четыре дня даже собака не пробежала.

Он не ответил, только, прищурясь, посмотрел мне прямо в глаза — и что-то такое было в этом его взгляде, что мне тут же расхотелось улыбаться, разговаривать, доказывать что-то — я почувствовала, что ужасно устала и хочу только одного — добраться до кровати и лечь, и тогда я опустила голову и сказала:

— У Леньки где-то был травматический пистолет, спроси у него, пока он не заснул, — и поспешно вышла во двор.

До нашего дома отсюда было от силы шагов пятьдесят — в свете Сережиного фонарика уже видны были Паджеро и Витара, стоящие у забора, но стоило мне выйти за ворота, как голова у меня закружилась; я тут же шагнула мимо колеи и увязла по колено в снегу. Прежде чем начать выбираться из сугроба, я глубоко вдохнула обжигающий морозный воздух — и тут же закашлялась, и Сережа остановился, оглянулся и вернулся за мной; крепко обхватив меня свободной рукой, он повел меня к дому — почти потащил, быстро, обгоняя остальных, бормоча мне на ухо:

— Дураки мы с тобой, Анька, столько времени на улице, свалишься опять ночью с температурой, пошли скорей в тепло, пошли-пошли!