Элджернон Блэквуд - Кентавр

— Теперь вы знаете, кто они такие, — завершил доктор свою речь, большую часть которой О’Мэлли пропустил. — Следующим уйдет отец, а потом — вы. Прислушайтесь к моим словам. Будьте осторожны! И сопротивляйтесь!

Мысли О’Мэлли, а вместе с ними тонкие энергии, переносящие эти мысли, устремились вслед за мальчиком. Ирландца обуревало желание последовать за ним. Столь чудесное высвобождение духа у него на глазах унесло с собой половину и его сил. Туда вскоре уйдут и они с осиротевшим отцом, а безысходное одиночество Теренса теперь получило исчерпывающее объяснение. Всегда звучавший призыв в тот предрассветный час наконец достиг его ушей — прежде удавалось уловить лишь искаженные отзвуки. Прочь из стесняющих пределов тела! Еще чуть-чуть — и наступило бы полное высвобождение, а теперь осталось незабываемое воспоминание. В следующий раз процесс завершится, и он — уйдет.

— Выпейте это, — вдруг услышал он скрипучий голос Шталя, который приближался с чашкой дымящегося кофе. — Сосредоточьте внимание на том, что окружает вас сейчас. Вернитесь в настоящее. И расскажите мне, если, конечно, способны, — добавил доктор, наклонившись над ним с чашкой, — немного о том, что вы испытали. Понимаю, возвращение принесло вам боль. Но все же попытайтесь…

— Вы были правы, отчасти это походило на умирание, — пробормотал ирландец. — А теперь я пойман и посажен в клетку, маленький и незначительный.

Он едва не плакал. Что за мерзкая мелкая жизнь!

— Лишь оттого, что вам удалось на мгновение причаститься космического сознания, теперь ограниченность повседневности переживается столь остро, — более сочувственно добавил Шталь.

Он присел рядом с О’Мэлли, пригубив кофе.

— Распространенный по всей Земле, я ощущал себя восхитительно живым, — прошептал О’Мэлли и содрогнулся, окинув взглядом каюту и отметив, какие маленькие тут иллюминаторы и дверь. «Обшивка» реальности угнетала его. — Теперь я снова в тюрьме.

После недолгого молчания доктор заговорил, словно про себя, ни к кому особо не обращаясь.

— Все сильные эмоции, — негромко начал он, — затрагивают выход личности в область, которую теперь называют подсознанием, и в гневе, любви, экстазе человек более велик, чем обычно. Но вам, возможно, удалось постичь наивысшую форму — слияние с самим существом Земли, непосредственное и полное. Удалось ощутить дух жизни всей планеты. Вы почти переступили порог, расширенная часть вашего существа краем слилась с ней. Земля задела вас, и вы поняли…

— Задела? — необычное выражение привлекло внимание.

— Обычно то, что происходит внутри нашего организма, мы не ощущаем, — с легкой улыбкой отвечал доктор, — пока что-то не разладится и не привлечет к себе внимание. Сигнал боли заставляет осознать это. Тогда подсознательные процессы признаются сознанием. К примеру, стоит задеть легкое, и вы сразу признаете и почувствуете его существование. Выделите из подсознательного фона в область острого личного восприятия. Сходным образом, слово или настроение способны стимулировать некую область, которая обычно далека от осознания. Прошлой ночью области вашего расширенного Я, для большинства людей слишком далекие от восприятия, вошли в соприкосновение с самой Землей. Она задела вас, ранила, и через эту рану вы смогли соединиться с нею. Пережитое — истинно космическое взаимодействие.

О’Мэлли слушал, но не слова приятеля. За немецкими выражениями, нелегкими для восприятия, его разум различал стремительное движение мыслей, которые текли в направлении, сходном с его размышлениями, отчего ирландец почитал услышанное истинным для себя. И с восхищением признал искусность этого судового медика с мистическим уклоном, с которой тот стремился ввести его в более безопасные области нормального состояния. Шталь ничего не отрицал. Уловив волну переживаний кельта, он позволил своим мыслям сочувственно течь рядом, постепенно, но настойчиво, опуская с небес на землю.

И результат оправдал старания: О’Мэлли возвращался, но не мог устоять перед искушением хотя бы частично, умозрительно, передать понимающему человеку пережитое приключение. Да кто из знакомых стал бы вообще слушать такой рассказ, не говоря уже о том, чтобы поверить его словам?

— Но почему именно со мной такое происходит? — спросил он. — Разве не всем под силу ощущать те «космические воздействия», о которых вы говорили?

Такой глупый вопрос задавал, конечно, рассудок. Всему существу О’Мэлли ответ был, несомненно, известен заранее.

— А потому, — отвечал доктор, постукивая при каждом слове по блюдечку, — что вам удалось неведомым образом сохранить невероятное простодушие, нетронутую невинность, под стать первобытному миру, вкупе с открытостью. Осмелюсь предположить, что даже обычное чувство стыда вам незнакомо.

Слова Шталя глубоко проникли в него. Миновав рассудок, который мог бы подвергнуть их критике, они поселились там, где интуиция угадала их истинность. То есть, несмотря на неуклюжесть выражений, смысл он уловил.

— Не такой уж я святой! — слабо засмеялся он.

Шталь покачал головой.

— Скорее всего, так вышло оттого, что вы живете сами по себе и никогда не погружались в жизненную суету. И каналы восприятия остались открыты приливным волнам огромного мира вокруг. Хотел бы я быть таким же храбрым.

— А другие?..

Немец чуть помедлил.

— Большинство людей, — начал он, явно подыскивая слова, — слишком толстокожи, чтобы вообще откликнуться на воздействие сознания шире их собственного. Опыт своей ограниченной личности для них альфа и омега, отчего они упрямо отвергают любые доказательства со стороны других людей. «На самом деле наша личность способна значительно превосходить представления, основанные на теперешней земной форме сознания, которая подходит для нашего временного существования здесь, и специально для нее развилась, но лишь частично отражает наше Я. Вполне вероятно, что личность никогда на проявляется полностью на земном плане».

Совершенно очевидно, цитата. Ирландец где-то уже читал эти слова. Он все прочнее ощущал себя в окружающем мире, возвращался в него, сопрягая подсознательное с сознанием.

— И все же сознание в отрыве от мозга невообразимо, — заметил он, скорее чтобы выслушать ответ, чем высказаться самому.

Догадался ли Шталь о его намерении или нет — судить трудно.

— Нельзя с достаточной уверенностью утверждать, что субстанция, именуемая мозгом, одна подходит для использования разумом и сознанием, хотя и верно, что другой мы не знаем. — И повторил: — Хотя и верно, что другой мы не знаем.

О’Мэлли еще глубже опустился в кресло. Слова «слишком толстокожи» вызвали в памяти воспоминания о лондонской жизни. Перед глазами предстали тамошние знакомые и друзья: в клубе, на званых обедах, парках, театрах; он вспомнил их разговоры… стрельбу… уничтожение совершенной жизни; разговоры о лошадях, политике, женщинах и прочем. Вполне хорошие, честные, симпатичные люди. Но как им удается дышать в таком тесном мирке? Поистине, здравомыслящие образчики величайшей цивилизации! Вспомнилось и недоуменное выражение лиц пары приятелей, с которыми он осмелился как-то поговорить о просторах, ведомых и дорогих ему…