Элджернон Блэквуд - Кентавр

И никакие молитвы не могли стереть из памяти мадам эту картину.

Теперь молодая женщина знала, что прямой разговор с хозяином просто необходим; ее совесть, ее рассудок, ее чувство долга требовали этого. По здравом размышлении — и она была уверена, что права, — мадам не рискнула поговорить обо всем с девочкой. Здесь крылась определенная опасность затронуть в детской психике нечто такое, чего не следует касаться. Но с полковником Мастерсом, который платил ей за работу и верил в ее порядочность, — с ним она должна была объясниться немедленно.

Однако устроить эту беседу было до нелепого трудно. Во-первых, он не любил разговоров и избегал их. Во-вторых, приблизиться к нему было практически невозможно, так как показывался он крайне редко. Вечерами полковник возвращался домой очень поздно, а днем его никто не осмеливался беспокоить. Наняв ограниченный штат прислуги и очертив всем круг их обязанностей, он ожидал, что теперь все будет идти своим чередом без его вмешательства. Единственной, кто смел его беспокоить, была миссис О’Рейли, которая раз в шесть месяцев заходила к нему в кабинет с отчетом, получала прибавку к жалованью и затем оставляла его одного на следующие шесть месяцев.

Мадам Йоцка, зная привычки полковника, на следующее утро поджидала его в холле, как обычно уложив Монику отдохнуть перед ланчем. Мастерс собирался покинуть дом, когда она заметила его с верхней ступеньки лестницы. Гувернантка почти не видела его с момента своего возвращения из Варшавы. Его худощавая стройная фигура и смуглое, не выражающее никаких эмоций лицо всегда производили на нее неизгладимое впечатление. Он мог служить образцом настоящего военного. Сердце ее трепетало, пока она быстро спускалась к нему по лестнице. Мадам тщательно подготовила свою речь, но все предложения вылетели у нее из головы, когда он остановился и посмотрел на нее. Вместо этого она смогла выдавить лишь какую-то нелепую бессмыслицу на корявом английском.

Поначалу он вежливо слушал, но потом резко оборвал ее:

— Как уже говорил, я очень рад, что вы смогли к нам вернуться. Моника по вам очень скучала…

— У нее сейчас появилась новая игрушка…

— И несомненно, такая, — перебил полковник, — которая ей была необходима… Ваш выбор обычно безупречен… А если понадобится что-либо еще, сообщите мне.

Полковник уже начал отворачиваться, чтобы двинуться дальше.

— Но я не выбирала ее. Она ужасна. Ужасна…

Полковник улыбнулся одной из своих редких улыбок.

— Конечно, все детские игрушки ужасны, но если ей нравится… Я ее не видел, поэтому судить не могу… Если вы сможете найти что-то получше… — И он пожал плечами.

— Но я не покупала ее, — воскликнула мадам в отчаянии. — Ее принесли. Она сама издает звуки — какие-то слова. Я видела, как она двигается, сама по себе. А ведь это кукла.

Он уже дошел до входной двери, но тут резко обернулся, словно в него выстрелили. Лицо его вмиг побледнело, а в пылающих гневом глазах промелькнуло и тотчас исчезло иное чувство.

— Кукла, — повторил он абсолютно спокойным голосом. — Вы сказали «кукла»?

Но выражение лица полковника привело ее в такое замешательство, что она тотчас сбивчиво рассказала о принесенной посылке. Вопрос же о том, был ли уничтожен сверток, как он настрого наказывал, еще больше смутил ее.

— Так его не уничтожили? — спросил Мастерс с таким негодованием, словно неподчинение приказам было чем-то невозможным.

— Я думаю, что его выбросили, — уклончиво ответила гувернантка, не смея поднять глаз, ведь она пыталась выгородить кухарку. — А Моника, наверное, нашла.

Мадам презирала себя за трусость, но его напряженность развеяла все ее сомнения. Она осознала, что желает оградить его от боли; осознала, что именно его, а не Моники безопасность и счастье волнуют ее.

— Кукла говорит! И еще двигается, — с отчаянием прокричала она, заставив себя наконец взглянуть на него.

Полковник Мастерс, казалось, окаменел, даже дыхание прервалось.

— Вы говорите, она у Моники? Дочь играет с ней? Вы видели движения и слышали звуки, похожие на слова? — негромко спрашивал он, словно разговаривая сам с собой. — Вы слышали своими ушами? — почти шепотом повторил он.

Не найдя слов для ответа, она просто кивнула. Его ужас передался ей, будто принесенный порывом ледяного ветра. В глубине души полковник был очень напуган. Вместо того чтобы взорваться в ответ или раскритиковать ее, он говорил тихо и спокойно.

— Вы поступили правильно, что пришли и рассказали все мне, абсолютно правильно, — добавил полковник так тихо, что она едва разобрала слова, — я ожидал чего-то подобного… рано или поздно… так должно было случиться…

Его голос совсем затих. Полковник достал платок и вытер лицо.

И тут, почувствовав безмолвную мольбу о сострадании, женщина осознала, что ее страх улетучивается под натиском нахлынувших эмоций. Она подошла ближе и посмотрела ему в глаза.

— Взгляните на девочку сами, — сказала она с неожиданной твердостью. — Пойдемте и послушаем вместе. Пойдемте в ее спальню.

Тут полковник взял себя в руки. Сначала он ничего не сказал, но наконец спросил тихим неуверенным голосом:

— Кто принес тот сверток?

— По-моему, мужчина.

Он опять замолчал. Казалось, прошли минуты, прежде чем он снова спросил:

— Белый или… черный?

— Темнокожий, — ответила она ему.

Полковник побледнел и задрожал как осиновый лист. Он оперся на дверь, такой безвольный и обессилевший, что женщина поняла: если она не хочет стать свидетельницей обморока, ей придется взять на себя руководство.

— Вы подниметесь туда со мной этой ночью, — твердо сказала она, — и мы вместе все услышим. А сейчас подождите здесь. Я схожу за бренди.

Минутой позже, когда она вернулась, запыхавшись, полковник залпом выпил полбокала, и гувернантка поняла, что была права, рассказав ему все. Его покорность лишь подтверждала это.

— Этой ночью, — повторила мадам, — сразу после вашей игры в бридж. Встретимся в коридоре возле спальни. В половине первого.

Полковник заставил себя выпрямиться и, глядя ей прямо в глаза, слегка кивнул.

— Двенадцать тридцать, — невнятно повторил он. — У дверей спальни.

И, тяжело опираясь на трость, открыл дверь и вышел на улицу. Молодая женщина смотрела на него и чувствовала, что ее страх обернулся жалостью. Глядя вслед этому прихрамывающему мужчине, Йоцка осознавала, что затишье лишь временное.

Гувернантка придерживалась намеченного плана. Она не стала ужинать и провела вечер в своей комнате в молитвах. Но сначала уложила Монику спать, подоткнув вокруг нее одеяло.

— А где моя кукла? Она должна быть рядом со мной, иначе я не усну, — стала умолять ее девочка, такая милая и послушная.