Элджернон Блэквуд - Кентавр

Беседа за столом текла вначале неторопливо. Она завязалась на дальнем конце стола, где болтали, черпая свой суп, французские туристы, затем она распространилась дальше, перескакивая через некоторых молчаливых едоков, не желавших в нее включаться. К примеру, продавец уборочной сельскохозяйственной техники не попал в сферу беседы, промолчал и крупный белокурый незнакомец с сыном. Со стола позади доносился ровный шум голосов — капитан щедро обещал дамам, сидевшим по обе стороны от него, приятное путешествие. Под покровом его густого баса даже самые робкие находили в себе силы обмениваться репликами с соседями.

Прислушиваясь к доносившимся обрывкам разговоров, О’Мэлли заметил, что его взгляд нет-нет — да и останавливался на сидевших наискосок от него двух незнакомцах. Раз или два он перехватывал и взгляд доктора, направленный туда же, и каждый раз вопрос или замечание уже готовы были сорваться у него с языка. Но слова так и остались невысказанными. Он чувствовал, что и доктор Шталь испытывал сходное замешательство. Оба хотели заговорить, — и все же молчали, ожидая, что другой положит конец молчанию.

— Этот мистраль довольно утомителен, — высказал наблюдение доктор, когда предыдущая тема иссякла и требовалось переключить разговор. — Некоторым он действует на нервы.

И взглянул на О’Мэлли, но с ответом выскочил торговец мехами, растопырив руку, унизанную перстнями, ладонью вниз над тарелкой, чтобы почувствовать тепло.

— О, мне он прекрасно известен, — непререкаемым тоном напыщенно заявил он. — Обычно дует три, шесть или девять дней кряду. Но стоит нам пересечь Лионский залив — и больше его не встретим.

— Вы так полагаете? Э-э-м, я рад, — откликнулся священник, кротко улыбнулся и ловко поддел мясо вместе с похожими на дробь зелеными горошинами лезвием своего ножа. Его тон, улыбка и жесты были столь деликатны, что даже столовый нож в его руках казался чем-то совершенно неуместным.

Тут снова разнесся самоуверенный голос торговца:

— Конечно. Я так часто ходил этим маршрутом, что знаю определенно. Из Санкт-Петербурга в Париж, пару недель на Ривьере, и назад через Константинополь и Крым. Пустяки. Вот я помню, в прошлом году…

Он поплотнее воткнул перламутровую булавку в шелковый галстук с искрой и начал рассказывать свою историю, в основном сосредоточившись на том, в какой роскоши он путешествовал. Глазами он пытался втянуть весь их край стола в число своих слушателей, но если армянин еще вежливо слушал, улыбаясь и кивая, то доктор Шталь снова повернулся к ирландцу. Это был как раз год кометы Галлея, поэтому доктор принялся очень интересно рассказывать о ней.

— …в три часа ночи — любой ночи, да — будет как раз самое подходящее время для наблюдения, — заключил он свой рассказ, — и я за вами пришлю. Вы должны сами это увидеть через мой телескоп. Скажем, в конце недели, когда мы выйдем из Катании [59] Город на острове Сицилия. и повернем на восток…

В этот момент, вслед за взрывом смеха за столом капитана, последовала одна из тех неожиданных пауз, которые повергают в молчание всю залу. Все голоса притихли. Даже купец смолк, поставив на стол свой бокал с шампанским. Доносился лишь шум винтов, плеск волн за иллюминаторами и шарканье стюардов. Поэтому завершение фразы доктора прозвучало неожиданно громко, и его услышали все:

— …пересекая Ионическое море к островам Греческого архипелага.

В то же мгновение О’Мэлли поймал взгляд незнакомца-великана — тот поднял глаза и устремил их на лицо говорящего, будто эти слова призвали его.

Затем его взгляд переметнулся на О’Мэлли, но в следующую секунду загадочный незнакомец уже смотрел себе в тарелку. Комнату опять наполнил гомон, купец возобновил свое самовосхваление, шитое золотыми нитками, а доктор продолжил обсуждать состав газов в хвосте кометы. Но пылкий ирландец внезапно ощутил, будто он перенесся странным образом в иной мир. Из бездны подсознания поднялся некий гигантский пророческий знак. Обычная фраза и перехваченный взгляд открыли великие врата чуда в его сердце. В ту же секунду он сделался «рассеянным» или, вернее, от нажатия нужной кнопки весь механизм его личности бесшумно и моментально сдвинулся, открыв совершенно иную грань мира. Его обычное, мелкое самосознание на миг погрузилось в величественный покой гораздо более обширного состояния, ведомого также и незнакомцу. Вселенная кроется в сердце всякого человека, и он с головой погрузился в тот архетипический мир, который залегает так неглубоко под видимой нами поверхностью. О’Мэлли не мог объяснить, как даже подступиться к объяснению, но дрейфовал во всеохватном чувстве красоты, где не было ни парохода, ни пассажиров с их разговорами, где остался реальным и зримым лишь незнакомец с его сыном. Он видел это и никогда не забудет. Случай предоставил условия, и некие гигантские силы воспользовались им. Нечто глубоко потаенное пылало в глазах незнакомца и манило. Пламя переметнулось от гиганта к нему — и исчезло.

«Острова Греческого архипелага» — ничем не приметные эти слова одушевились, как показалось О’Мэлли, благодаря вызванному ими взгляду незнакомца и преобразились в жизненно важные ключи к загадке. Они коснулись краешка тайны, величественной и нездешней, некоей трансцендентной психической драмы в жизни этого человека, чья «огромность» и чье «одиночество», о котором можно было лишь шептать, также были своеобразными ключами. Более того, он вспомнил, как, только заприметив их на верхней палубе несколько часов назад, сразу понял, что и его собственный дух силой своих особых и примитивных стремлений был связан с той же тайной и выступал частью той же скрытой страсти.

Этот небольшой инцидент великолепно иллюстрирует особое свойство О’Мэлли обнимать все внутренним взором. Проблеском молнии его чутье соединило слова и взгляд и определило, как одно послужило причиной второго. Возникшая пауза сделала это возможным. Если это и плод воображения, то воображения творческого, а если так действительно было — это свидетельство духовного прозрения редкой глубины.

Тут он осознал, что сосед внимательно за ним наблюдает, посверкивая глазами. По всей видимости, он уже несколько секунд неподвижно глядел через стол. Тогда Теренс быстро повернулся к доктору и открыто посмотрел на него. На этот раз было уже невозможно избегнуть разговора.

— Не в силах оторваться от небесного света, затмевающего утро? [60] Доктор использует шекспировские строки из альбы в первой сцене IV акта «Меры за меру»: «Прочь уста — весенний цвет./ Что так сладостно мне лгали./ Прочь глаза — небесный свет,/ Что мне утро затмевали». (Перевод Т. Щепкиной-Куперник) — хитро спросил доктор Шталь. — Вы куда-то унеслись мыслями. И не слышали ничего из моих последних объяснений.