Элли Каунди - Обрученные

— Нет, никогда, — отвечаю я, пораженная тем, что одна из фигур явилась из тумана в образе Кая Макхэма. Его облик излучает спокойствие и силу. И осторожность. Увидев меня, он машет мне рукой. Значит, он тоже записался на восхождения в качестве активного отдыха во время летних каникул. После небольшой паузы, во время которой я, улыбаясь, машу рукой Каю, поясняю:

— Я гуляла, но никогда не поднималась на холмы.

— Никто этим раньше не занимался, — подтверждает Лон, немного надоедливый мальчик из нашей школы. — Нам этого много лет не предлагали.

— Мой дед умел подниматься в горы, — говорю я.

Лон не унимается:

— Умел? — переспрашивает он. — В прошедшем времени? Он что, умер?

Прежде чем я успеваю ответить, появляется офицер Зеленой армии и, откашлявшись, встает перед нами. Он немолод, с коротко стриженными седыми волосами и оливковой кожей. Этим он немного напоминает мне дедушку.

— Здравствуйте, — говорит офицер голосом, таким же жестким и колючим, как его волосы. В отличие от дедушкиного, его голос звучит неприветливо. Пора мне перестать искать всюду дедушку. Он не может материализоваться из окружающих меня деревьев, как бы мне этого ни хотелось. — Я ваш инструктор. Вы должны обращаться ко мне «сэр».

Лон не может сдержаться:

— Мы пойдем на Большой холм? Инструктор останавливает его взглядом, и тот сникает.

— Никто, — продолжает офицер, — не разговаривает без моего разрешения. Это понятно?

Мы киваем.

— Не будем больше терять времени. В путь!

Он указывает на один из поднимающихся за его спиной, густо поросших лесом холмов питомника. Это не Большой холм, он не так высок, но это одно из предгорий, которые, как правило, разрешено посещать только служащим питомника. Моя мама говорит, что эти малые холмы удобны для тренировки восхождений: на лесистых склонах много быстро растущего густого подлеска.

— Поднимайтесь на вершину этого холма, — говорит инструктор, поворачиваясь на каблуках. — Я буду вас там ждать.

Он это серьезно? Без предварительной тренировки?

Офицер исчезает в густом подлеске.

Ясно, что он не шутит. Чувствую, как легкая улыбка появляется в углах моих губ, и встряхиваю головой, чтобы стереть ее. Я первая, кто двинулся за инструктором в чащу деревьев. Они покрыты по-летнему густой зеленью, и, когда я прокладываю свой путь между ними, они пахнут, как дедушка. А вдруг он там, между деревьями? И я думаю: «Если я однажды посмею развернуть тот листок, то сделаю это здесь».

Слышу, как другие участники восхождения пробираются между деревьями вокруг меня и позади. Лес, даже такой, как этот, отчасти культивированный — место шумное, особенно когда все мы продираемся сквозь него. Кусты потрескивают, ветки хрустят под ногами, и кто-то бормочет рядом. Наверно, это Лон. Ускоряю шаг. С некоторыми кустами приходится воевать, но, кажется, у меня это начинает получаться.

Мой привыкший к сортировке ум хочет научиться различать птичьи голоса вокруг и знать названия растений и цветов, которые я вижу. Мама знает большинство из них, а у меня никогда не будет таких специальных знаний — только если работа в питомнике тоже станет моей профессией.

Подъем становится все труднее и круче, но идти можно. Этот малый холм относится к питомнику, поэтому нельзя сказать, что он совсем дикий. Мои ботинки покрыты грязью; к подметкам прилипли опавшие листья и сосновые иглы. На минуту останавливаюсь, ищу место, чтобы соскрести с подметок грязь и двигаться быстрее. Но здесь, в питомнике, упавшие деревья и сломанные ветки тут же убирают. Пришлось чистить подошвы, одну за другой, прислонившись к дереву.

Двигаюсь дальше. Ногам стало легче, и я прибавляю шаг. Вижу гладкий круглый камешек, похожий на яйцо. Совсем как тот, который Брэм подарил дедушке. Оставляю его лежать в траве и иду еще быстрее, раздвигая ветки и не обращая внимания на царапины на руках. Даже когда упругая сосновая ветка, отскочив назад, больно бьет по лицу колючими иголками, я не останавливаюсь.

Похоже, я первая доберусь до вершины, и меня это радует. И вот впереди просвет; вместо древесной чащи я вижу небо и солнце. Я почти у цели. «Дедушка, посмотри на меня», — кричу я беззвучно, но он меня не слышит...

«Посмотри на меня».

Внезапно сворачиваю и скрываюсь в кустах. С трудом продираюсь через них, пока не падаю на кучу опавших листьев, где надеюсь укрыться от чужих глаз. Темно-коричневое платье будет отличным камуфляжем.

Дрожащими руками достаю листок. Не об этом ли я мечтала сегодня утром, когда прятала медальон глубже в карман платья? Могла ли знать, что этот момент настанет здесь, между деревьями?

Вряд ли можно найти лучшее место, чтобы прочитать то, что там написано. Дома меня может кто-то увидеть. В поезде, в школе, на работе — тоже. И даже в этом лесу, густо заросшем разнообразной растительностью, когда наполненный утренним туманом влажный воздух касается моей кожи, мне не совсем спокойно. Жужжат насекомые, поют птицы. Моя рука сметает с бумажки листик, и капля росы падает на нее с таким звуком, как падает на землю спелое яблоко.

Что дедушка оставил мне?

Тяжесть этой тайны на моей ладони, и я ее открываю.

Я была права: слова написаны давно. И хотя я не узнаю шрифта, я узнаю формат.

Дедушка оставил мне стихи.

Ну, конечно. Моя прабабушка. Сто стихотворений. Мне не надо заглядывать в школьный порт, чтобы понять: это стихотворение — не одно из них. Она сильно рисковала, спрятав этот листок, а дедушка и бабушка рисковали, сохраняя его. Какое стихотворение стоит того, чтобы из-за него потерять все?

Уже первая строка привлекает мое внимание. Глаза наполняются слезами. Не знаю почему, но она потрясает меня так, как ничто раньше не потрясало.

Покорно в ночь навек не уходи.

Продолжаю читать и, хотя не все слова ясны для меня, понимаю, что оно должно было значить для дедушки.

Покорно в ночь навек не уходи,

Борись, борись, чтоб день не угасал,

Чтоб молниям не дать остыть в груди.

Но, по мере того как я читаю, я начинаю понимать, что оно значит для меня.

Уставшего от жизни не буди.

Пусть он мудрец — иссяк его запал.

Но ты покорно в ночь не уходи [6] Перевод Лидии Иотковской. .

В моей груди пока нет молний. Не высекают молний и мои слова. Дедушка сказал мне об этом перед смертью, прочитав мое письмо, написанное чужими словами. Ничто из того, что я до сих пор написала или сделала, не изменило ничего в этом мире. Но сейчас я понимаю смысл слов «бороться» и «уходить покорно».

Читаю все стихотворение до конца. Глотаю его, выпиваю его до дна. Читаю о неистовой борьбе, ярком свете и молниях, и, хотя понимаю не все — язык слишком устарел, — понимаю достаточно. Понимаю, почему дедушка любил это стихотворение. Теперь и я его люблю. Целиком. И молнии, и свет, и борьбу.