Джон Краули - Дэмономания

«Познай истину, — говорили ей, — и она сделает тебя свободной». {347} В той постели дед перегнал в нее отряд бесов, скорее всего, через головку члена, — вот почему она потом видела мертвых, точнее, думала, что видит, так же как и он. И когда он говорил: «Я знаю, какого ты рода, — того же, что я», — это значило: Флойд сделал ее такой же, как он. Конечно, она его ненавидела, сама не зная почему. Теперь она знает.

Такая злость, такая злоба; раньше она не поверила бы, что способна на такую ярость: черная ярость слоями лежала в ее душе, как рубероид на крыше ветхого сарая (когда же и кто велел ей сдирать рубероид с крыши — или это тоже было во сне?). Она училась поступать по Духу {348} , училась товарищеской помощи, а как-то утром оказалось, что она дико кричит на своего сына: заткнись, заткнись, заткнись, — упершись большими пальцами ему в подбородок, а остальными сдавливая ему горло.

Это опять был он: бесовидная черная пустота осталась внутри, хоть ее и изгнали. И конечно, Бобби толкала к убийству именно и только эта пустота. Так объяснил Рэй, когда Бобби рассказала ему о своем ужасе, и он велел кому-то забрать мальчика к себе на несколько дней, может быть, на месяц; он сказал: Бобби, ты можешь видеться с ним, когда пожелаешь, но давай не будем рисковать. Мы имеем дело с силами пострашнее атомной бомбы, настолько сильными, что они могут уничтожить весь мир, действуя через нас. Прежде им это не раз почти удавалось.

Да и ее тоже хотели забрать: охренительно добрые люди предложили пожить у них; может, прими она помощь, все обернулось бы совсем иначе, но ее былая готовность брать от людей все потребное тоже была изгнана, и Бобби отказалась.

Все это от одиночества: ни подруг, ни мужчин, ни детей; и возвращалась она после тяжелого рабочего дня в пустую темную квартиру, к своим снам: вот из-за чего в ту необычно жаркую сентябрьскую ночь два месяца назад она не свернула со старого «6А». Просто чтобы посмотреть, на какой стоянке автомобилей побольше; взглянуть, нет ли где «жар-птицы» Ларса с нарисованными на капоте широкими крыльями. Пес возвращается на блевотину свою. {349} «Приют игры». «Семь морей». «Посольская гостиная». Со встречной полосы, перерезав ей путь, туда повернула, сверкнув на миг, белая «буря» с откидным верхом; в зеркале заднего обзора Бобби видела, как машина втискивает свое сияние между тусклыми черно-серыми седанами.

Не твоя вина, думала она, разворачиваясь на ближайшем перекрестке, не твоя вина, что ты этому не можешь противостоять. На стоянке она сняла очки, бросила их в сумочку; надела туфли на каблуках. Проходя мимо белого автомобиля, провела рукой по его гладкому боку. Только что помыт.

Едва она вошла, козырьки сидевших у барной стойки повернулись в ее сторону. Большинство посетителей оказалось ей знакомо — не по именам, а по типам, как знают породы кур или собак; каждый носил густые растрепанные усы — так сошлось в тот вечер, но она бы не ошиблась, даже будь они все выбритыми. У каждого имеется пикап с собакой на заднем сиденье, каждый разведен, и у каждого в шлевки джинсов продет ремень с большой медной или серебряной бляхой — последыш рыцарских доспехов, защищающий мягкое подбрюшье. Ей знаком был звук, с которым эти пряжки падают на пол. Она заказала чекушку и пиво, и вылила одно в другое.

Определить владельца «бури» оказалось нетрудно. Он не носил ремень; талию его брюк стягивала специальная ставка. Блестящие ботинки и спортивная ветровка. Они искоса переглядывались, бросая взгляды в зеркало за барной стойкой; Бобби при этом вполуха слушала какого-то парня, божившегося, что он давно ее знает. «Никто меня давно не знает». Потом она забрала свой стакан и подошла к стойке, как раз когда тот парень достал бумажник.

— Уже уходишь? — спросила она.

— Ну, теперь, когда ты спросила…

— Тебе тут скучновато.

— Музыкантов нет, — сказал он и пожал плечами. Его песочные волосы поднимались вверх мягкой волной, на которой отчетливо виднелись следы расчески.

— Я люблю музыку, — сказала она. — Можно автомат включить. — Она выпила. Ее мужчина из Ридинга называл такие напитки «кипятильниками»; этот уже добрался до губ и кончиков пальцев, а может, на нее что другое подействовало. — Или вот. В «Дель-Рэе» есть музыканты. Каждый вечер.

— Это где?

Она показала большим пальцем на юг. Он кивнул раздумчиво, словно взвешивая в уме рискованное деловое предприятие и оглядывая ее сквозь очки в черной оправе. Салон машины был обит изнутри красной кожей; Бобби заранее знала, что так и окажется. Дверь закрылась с легким, но увесистым щелчком, странно знакомым, словно она его уже когда-то слышала. Попросить, чтоб убрал верх? Нет, не стоит. Человек за рулем повернул ключ, и она спиной ощутила, как завелся мотор. Водитель нажал акселератор дважды, наверное, без необходимости, — просто послушать работу мотора или чтобы она услышала: потом задним ходом выехал со стоянки, держа руль веснушчатой рукой.

— Тебе слышно меня отсюда? — спросил он.

Она подвинулась к нему поближе, включила радио, вдавила прикуриватель. Появился маленький венчик света. Она чувствовала тепло, уют и опасность. Открыла бардачок.

— Осторожно, — сказал он.

К дверце изнутри был прикреплен пистолет, рукоятью к ней. Точнее, к нему, как раз под руку, чтобы мгновенно выхватить. Но она успела раньше.

— А это зачем?

— Да мало ли.

Она взвесила пистолет в руках:

— Большой.

Он оскалился:

— Девять миллиметров. Остановит кого угодно.

Она провела рукой по насечке рукоятки, обхватила пальцами ствол. Она видела, что ему хочется, ужасно хочется забрать у нее пушку — и все-таки в кайф смотреть, как она держит пистолет. Улыбаясь, она отодвинулась от него.

— А это зачем?

— Предохранитель. Не трогай.

Она передвинула рычажок. Любят мужчины такие штуковины, тяжелые, в смазке, по руке, чтобы держать удобно и приятно и чтобы детальки, легко скользя, вставали на место со щелчком. Холодная веселая ярость переполнила ее, добралась до сердца и подступила к горлу.

— Ты че, — сказал он. — Мать твою, он же заряжен.

Она навела на него пистолет, прижавшись спиной к дверце.

— А мне нравится, — сказала она. — Я так хочу.

Его глаза метались от дороги к пистолету, туда и обратно.

— Вот сука, — сказал он. — Дай его сюда.

— Тормози, — сказала она. — Я щас тебя убью.

— Да заткнись ты.

— Тормози, нах.

Чтобы пистолет не прыгал, ей пришлось держать его двумя руками. Водитель больше не разговаривал. Протянул руку, убрал, опять протянул. Она молчала. Он стиснул от злости зубы. Свернул на обочину. В ушах у нее шумело: кровь и мотор.

— Вылазь, — сказала она.

— Что за чертовщина.

Он все еще держал руки на белом рулевом колесе.