Джон Краули - Дэмономания

— Совсем не похож на папу.

— Ни капельки.

Пирс думал, что воображаемый сын и любовник (об этой подробности он умолчал) рано или поздно исчезнет из его жизни — по мере того, как в нее все глубже входила Роз. Но с ее приходом Робби не удалился. На протяжении лета, чем дольше соединялись Пирс и Роз, тем явственнее и плотнее он становился, наливаясь медвяно-теплым блеском. Он пребывал возле них (хотя видел, вернее, воспринимал его лишь отец) в ту самую жаркую полночь в каменоломне на горе Мерроу. Смеющийся обнаженный мальчик Караваджо {13} 13 Контаминация двух картин итальянского художника (1571–1610): «Amor Vincit Omnia» («Любовь побеждает все», ок. 1601–1603; изображает нагого смеющегося Купидона) и «Нарцисс» (ок. 1597–1599). Подразумевается, конечно, первая из них. на гранитной стеле у кромки воды, опершийся щекой на поднятое колено.

— Тепло, — сказала Роз. Она опустилась в воду, так что подбородок встретился со своим отражением на поверхности. — Сперва мне было жарко, а вода казалась холодной. Теперь воздух прохладный, а вода теплая.

Он неуклюже подплыл к ней. Лицо ее виднелось смутно, волосы расплылись вокруг по темной воде. Глубина ощущалась физически, наливаясь тяжестью, словно тьмой. Почему ночью водная пучина кажется каким-то зверем, живым существом, особенно если плаваешь голым?

Воды в каменоломне глубоки — без сомнения, фатомы и фатомы {14} 14 Фатом — 6 футов, 1,83 м. , — хотя, вероятно, и не столь глубоки, как думают некоторые. Там на дне лежит красная «импала», в которой в 1959 году утонули двое любовников; багажник открыт, потому что чемоданы, с которыми они сбежали, утром плавали на поверхности, по ним и узнали, что машина рухнула с отвесной скалы. Вам скажут, что любовники все еще там, в машине, уже по горло в иле, она за рулем, а он рядом (возможно, рукой схватился за дверь, но слишком поздно, слишком глубоко). Это неправда. Их достали водолазы, и теперь они, как многие из нас, лежат в земле, разлученные.

Там, наверху, дорога, по которой они ехали, давно уже закрыта и почти исчезла; любовники и пловцы оставляют теперь свои машины у автострады и спускаются к каменоломне пешком, мимо почти совсем выцветшей таблички «Проход запрещен». Так добрались туда и Пирс с Роз. Но все-таки в воду удобнее всего сигать сверху. А потому Пирс взял Роз за руку (ради какой женщины еще он стал бы таким смелым?), и они прыгнули вместе, ногами вперед, глядя вниз и с воплем.

— План у меня вот какой, — сказал Бо Пирсу, тихонько посмеиваясь.

Им уже видно было сверкание голубых мигалок у поворота на мосту, на выезде из города. Пока Бо объяснял, они ехали, неторопливо и не самой короткой дорогой. Казалось, все довольно-таки просто, хотя у Пирса засосало под ложечкой, ведь он не умел договариваться с земными властями, да и не предполагал, что с ними можно заключить договор, — только склониться либо уклониться.

Бо остановился напротив перевернутой, как черепашка на панцире, машины Роз и поставил автомобиль на ручной тормоз. Когда Пирс вылез из машины, полицейские выжидающе повернулись к ним.

Он вез ее домой, вернее, встретился на вечеринке и вез ее домой, в город, когда вот это. Нет, до своего дома он ее доставил благополучно (да, она как раз там сейчас), а потом поехал обратно, потому что она оставила, оставила она свои контактные линзы, и он вызвался съездить и захватить их. Но не нашел. Вот, а когда он ехал опять сюда в город, ему попалось что-то на дороге. Кажется, енот, в общем, что-то вроде. Что-то такое перебежало дорогу. Да еще машина непривычная, у него-то седан «скакун», большой, американский. Ну и вот.

Бо тут же засвидетельствовал, что Пирс пришел к нему домой в полной растерянности. Невредим, нет, ну, может, шишка на голове. Врача? Нет-нет, все прошло. Уже не болит. Почему он ушел, не позвонив в полицию? Пирс (не в первый и не в последний раз, да и поводы случались посерьезнее) прикинулся дурачком, сказал, что не знал. Они изучили Пирсовы права, попросили выйти на освещенное место и внимательно рассмотрели его лицо в свете ужасно яркого фонарика, затем заставили пройти по белой линии дорожной разметки.

Он без труда это проделал. Он пошел сюда вместо нее и этим не ограничился бы; надо будет — он променяет свою (минутную, преходящую) невиновность на ее вину и, вероятно, примет на себя грехопадение, случись такое. Но заниматься пришлось другими, доселе неведомыми делами: вызывать аварийную машину (оказывается, они и ночью работают), заполнять бумажки, и доселе безупречная карточка Пирса оказалась запятнана; с последствиями он столкнется потом, когда пойдет вносить очередной страховой взнос. Но тогда он еще ничего об этом не знал.

— Что-то в «Чаще» происходит, — сообщил он Бо, когда они ехали обратно. — Не знаю что, но происходит.

— Я знаю, — не удивившись, сказал Бо. — Про это мы в курсе.

Когда Пирс вернулся домой, Роз спала; она сняла покрывало, но не разделась и лежала, разметавшись свастикой по всей постели, ноги голые, лицо скрыто волосами. Ему вдруг стало душно и жарко, он разделся и лег рядом. Когда он выключал свет, ветер словно усилился и заполнил комнаты; на кухне что-то с бумажным шелестом упало на пол, и Роз проснулась. Она будто вынырнула из глубокого омута, поднялась и села, как на край бассейна, глядя вниз, в глубину. Затем оглянулась на лежащего рядом обнаженного долговязого Пирса.

— Не было никакого бурундука, — сообщила она.

— Ты ж говорила, енота.

— В общем, его не было.

Он задумался над тем, что это значит. Никакого оправдания тому, что она не справилась с управлением на повороте. И контроль она не теряла, во всяком случае, над машиной — та сделала то, что от нее требовали. Оставалось лишь спросить почему, но он не спросил.

— Ну и ладно, — сказал он.

Она улеглась рядом с ним и положила руки под голову.

В комнате становилось холоднее — менялись местами воздух внутри и снаружи. Роз поспала; вновь неуверенно поднялась и побрела в уборную. Он слышал шум ветра и плеск воды в туалете. Роз приплелась обратно и полезла было опять в постель, но он остановил ее.

— Погоди-ка. Секундочку.

Он сел на край кровати, она стояла перед ним. Он расстегнул ее плотные джинсы, потянул застежку тугой молнии; она положила руки ему на плечи. Он счистил с нее эту кожуру, стянув ткань вниз, чтобы Роз могла высвободиться.

— Вот так, — сказал он.

Он снял с нее заодно и рубашку и обхватил Роз, чтобы расстегнуть на спине застежки лифчика; чуть потрепал освобожденные груди, взглянул в ее пустые глаза; пустил ее обратно в кровать.

— Жуткий ветер, — проговорила она.

Ветер и впрямь усилился не на шутку. Снаружи, из внешнего мира, в его неясную мелодию вплетались шумы, трели, стуки и посвисты: только наутро обнаружатся разбросанная садовая мебель и разлетевшиеся штакетины.