Дмитрий Леонтьев - Горящее небо

Моё время подходит к концу. Я стар. И теперь, стоя перед концом одного пути и началом нового, я уже могу разобраться в том, что истинно в моих желаниях и сомнениях, а что — ложно. Тридцать лет, с тех самых пор, как попали в мои руки эти удивительные и страшные свитки папируса, я мучился мыслью: стоит ли открывать тайну их существования или уничтожить, не донося до людей и не открывая то, что было сокрыто от нас две тысячи лет? Я взвешивал — чего больше принесут они: разногласий, несчастий и смятения, или утвердят уже известное ещё одним, страшным, откровенным и верным свидетельством? Когда описываются события, известные лишь двоим, и один из них не мог написать эти строки, не надо быть мудрецом, чтобы понять, кто был автором этого манускрипта. Но именно личность этого «второго» и удерживала меня столь долго от желания рассказать об этой поразительной находке. Но теперь, используя свой печальный жизненный опыт и результаты многолетних мучительных раздумий, уже могу сказать: «Да, я должен открыть то, что было отдано в мои руки тридцать лет назад». Если б Провидению было угодно оставить во тьме небытия эти желтые, истерзанные временем свитки, они не дошли бы и до моих рук. И тем не менее, я понимаю и осознаю всю ответственность, ложащуюся на меня в тот миг, когда я начертал первую строку этой истории. Я предвижу, что последует за моим решением, как предвижу и те личные невзгоды, которые будут уготованы мне по окончании этой работы. Провидению было угодно удостоить этой ноши именно меня. Я слишком стар и, видимо, не успею ответить на все обвинения, которые обрушатся на меня, поэтому хочу заранее сказать главное. Если меня обвинят в мошенничестве, корысти, сумасшествии, легковерии — я приму это и не обижусь. Я не потерплю лишь одного обвинения — обвинения в злых помыслах. Они имели бы место лишь в одном случае — если б я решился утаить открывшееся мне…

Это произошло почти тридцать лет назад. Политические поиски путей распространения учения Маркса и Ленина толкали в те годы правительство России подчас на самые экстравагантные и необычные меры, способные хоть немного заинтересовать народы и страны результатами широкомасштабного построения социализма. Демонстрация этого учения находила своё применение в самых разных областях, начиная от гуманитарной помощи странам со слаборазвитой экономикой, подкупов правительств, строго дозируемой информации и кончая военной помощью. В той «попытке», в которой принимал участие и я, слились воедино как военное вмешательство, так и самое мирное строительство школ, больниц и даже попытка возвести гидроэлектростанцию. Человек, знакомый с историей России, поймет, о какой стране идёт речь. Одним из специалистов, откомандированных в эту страну, был я. До этого назначения я служил в одном из многочисленных военных гарнизонов, окружавших великий город на Неве, и, признаться, не считал себя ни выдающимся архитектором, ни сколь-нибудь перспективным военным. Я был обычным военным инженером, честно и не слишком обременительно зарабатывающим себе на хлеб строительством новых казарм, полигонов и прочих армейских сооружений, требующих инженерных расчетов. Единственной причиной моего назначения послужила «чистая» анкета, соответствующая всем «стандартам», предъявляемым к «среднему советскому человеку»: «не состоял, не привлекался, не замечен, не был, не участвовал…» Не жил… Я не успел привлечь внимания «контролирующих органов», как не вызывал раздражения и у партийного руководства. Это теперь, спустя много лет, мне тяжело сознавать, какой серой и заболоченной была моя юность, но тогда именно это обстоятельство и послужило причиной моего назначения. Не стану отвлекать внимание описанием всех соответствующих моему назначению процедур, скажу просто: осенью того памятного года я оказался в числе «ограниченного контингента», направляемого в эту далекую страну.

Мы дислоцировались вдалеке от густонаселенных мест и имели возможность наблюдать никем не приукрашенный быт жителей этой экзотической и древней страны. Жили они более чем бедно. Видимо, это и подтолкнуло правительство страны принимать любую помощь из любых рук, которую только захотят им дать. Когда находишься за гранью нищеты, национальность, пол и политическая окраска дающего роли уже не играют. Выбирать можно только тогда, когда в доме есть запас хлеба хотя бы на неделю. У них не было запасов даже на день. Я описываю это, чтобы объяснить причины, которые привлекли к нашему городку худого босоногого мальчишку, одетого в грязные, ветхие лохмотья, надеющегося обменять у русских солдат на хлеб найденные им в потаённых пещерах свитки. С помощью переводчика я узнал, что, бродя в поисках пропавшей овцы, парнишка наткнулся на высеченный в скале древний тайник, разграбленный кем-то много лет назад, но всё ещё хранящий в себе остатки глиняных кувшинов и разбросанных по полу свитков папируса. Отказавшись от приобретения свитков, мы накормили паренька и отправили домой. На следующий день он пришёл вновь. Посовещавшись с переводчиком, мы решили, что приобретение этих рукописей не только бесполезно для нас, но даже более того — может привести к осложнениям в общении с жителями местных поселений, для которых эти свитки могут представлять какую-нибудь религиозную или историческую ценность. Откупившись обедом и парой безделушек от упрямого «коммивояжёра», мы объяснили ему, что покупка папирусов нас не интересует и мы занимаемся здесь делом, далеким от изучения исторических ценностей, посоветовали отдать находку старейшине и отправили домой. Когда он пришёл на третий день, мы пошли на хитрость. Сфотографировав в присутствии паренька пятиметровые свитки, наградили его очередным обедом, парой монет и, клятвенно заверив, что теперь все наши запросы в изучении каракуль на пергаменте удовлетворены, отправили восвояси… Через неделю его каждодневных посещений мы сдались. Заплатив требуемую сумму, мы получили от него свитки и запихнули надоевшие нам рукописи в самый дальний угол, подальше от глаз. Мы вспомнили о них, только когда пришёл приказ о прекращении работ и возвращении в Россию. В том месте, где мы оставили свитки, мы обнаружили только небольшой кусочек одного из манускриптов, но, признаться, не особенно расстроились по поводу пропажи. Этот небольшой обрывок я и взял себе на память о поездке в ту далекую страну. Проявляя дома привезенные из командировки фотоплёнки, я наткнулся на кассету, в которой мы запечатлели развернутые на земле ленты папируса. Из чистого любопытства я проявил плёнку, а оставшийся у меня кусок пергамента отдал знакомому эксперту, попросив хотя бы примерно датировать время его изготовления.