Андрей Дашков - Солнце полуночи. Новая эра

– Нет, – проговорил дьякон. – Ты истинный праведник, потому что борешься с демонами, осаждающими твою душу. Ты заслуживаешь «переселения».

Нищий прошептал какую-то фразу – так тихо, что сам себя не слышал. Он уже никому не верил. Но дьякон УСЛЫШАЛ.

– Все – даром. Или ты думал, что ЭТО можно купить? – сказал дьякон и с молниеносной быстротой перехватил правую руку калеки, в которой тот держал бритву, на полпути к своему горлу.

У нищего были очень сильные руки. В течение одиннадцати лет они выполняли работу, предназначенную природой для ног. Но это ему нисколько не помогло.

Затрещали кости. Нищий заорал. Боль взорвала конечность изнутри. Кисть безвольно повисла; бритва выпала прямо в подставленную руку дьякона. На трех пальцах из пяти не было ногтей. Рубиновые запонки блеснули, как кровавые зрачки…

Могила наступил на сломанную кисть, распластавшуюся, будто раздавленный краб.

– Глупец! – сказал он с презрением. – Я хочу освободить тебя. Я дам тебе то, о чем ты не смел и мечтать. Я избавлю тебя от боли. Я подарю тебе жизнь вечную. Почему ты сопротивляешься? Почему ВЫ ВСЕ сопротивляетесь?!..

Лицо, высеченное из пористого мела, приблизилось вплотную; дьякон уставился на калеку так, будто тот был куском дерева. Его взгляд ничего не выражал. Нищий напрасно открыл рот. Ему было нечего сказать. Впрочем, дьякон уже услышал то, что хотел.

В миг интуитивного озарения нищему стало окончательно ясно, что перед ним вовсе не Самсон Могила, распевающий гимны в церкви по воскресеньям.

День был солнечным, и ему действительно повезло. Преодолев кошмар, он отправился в Колонию, где не было гнетущих воспоминаний, демонов, нищеты, ощущения собственного бессилия и ущербности.

Там не было даже церкви.

Дьяконица Лизавета ждала мужа. Когда он уходил по ночам, она тосковала, как собака; когда возвращался – радовалась искренне, в точности как преданное хозяину четвероногое. Утром, отправив ребенка в приходскую школу, она попыталась заняться уборкой, но все валилось из рук.

Вдобавок, когда она оставалась в одиночестве, ее начинала одолевать клаустрофобия. Стены сдвигались – но слишком медленно, незаметно для человеческого глаза… Во всех трех комнатах их мрачноватого номера в общежитии секты не было и не могло быть ни одного окна. После того как фундаменталисты забросали бутылками с «коктейлем Молотова» дом дьякона на Дмитриевской (это произошло около шести лет назад), Могила перевез семью в бывшее бомбоубежище, сооруженное неподалеку от Покровской церкви и имевшее с нею подземное сообщение.

С точки зрения безопасности новое жилище было идеальным вариантом. Автономный склеп на сорок человек, как шутил иногда дьякон. При необходимости можно было задействовать воздушные шлюзы. Запасы консервов, кислорода и подземный колодец позволяли продержаться в полной изоляции несколько месяцев. Лизавета надеялась, что до этого не дойдет, но готовилась к худшему. Безопасность стоила недешево. Дьяконица до сих пор не знала, кто и как оплачивает их счета.

Она бесцельно блуждала по комнатам, несколько минут рассеянно перебирала разбросанные вещи сына. Наткнулась на альбом со старыми семейными фотографиями, которому не находилось постоянного места – может быть, потому, что Лизавета до сих пор не считала эту безопасную бетонную нору домом. Она принялась перелистывать альбом, пока не увидела пересохшую и потрескавшуюся черно-белую фотографию своего отца.

На снимке отец был еще совсем молодым. Он стоял рядом с новенькой черной машиной. Фото получилось не очень качественным, и темный костюм отца сливался с силуэтом кузова, превращая человека в подобие какого-то механического кентавра. Ниже колен карточка была обрезана.

Лизавета долго всматривалась в лицо мужчины на снимке. Она помнила его голос и исходившее от него ощущение спокойной силы. Отец был силен сам по себе; он не нуждался в поддержке Всевышнего. Не то что дьякон Могила…

Ощутив новый прилив тоски, Лизавета перекрестилась. Потом отправилась в Красный уголок и опустилась на колени перед иконами. Она истово молилась в течение получаса, не подозревая о том, что душа дьякона уже находится на полпути в ад.

Потом Лизавета вспомнила о Картафиле. Она была как-никак женщиной, и чуть ли не единственным ее пороком оставалось любопытство. Разве не любопытно, что стало с Картафилом после облучения?

Это было частью многолетнего эксперимента, который проводил дьякон, не делая из своих «исследований» особого секрета. Любой член секты мог прийти и полюбоваться на узника. Личный человек – подобное «приобретение» уже давно никого не удивляло. Помещики владели тысячами душ, которыми распоряжались по своему усмотрению.

Кое-кто, возможно, думал, что дьякон просто содержит постоянного мальчика для удовольствий; другие были несколько ближе к истине, подозревая, что Могила неравнодушен к медицине; третьим казалось, будто Самсон с его отбитыми в молодости почками заранее побеспокоился о доноре. В любом случае судьба психа никого не волновала. А в том, что Картафил псих, усомниться было невозможно.

Самсон Могила напал на след Картафила тринадцать лет назад, и еще пять лет продолжалась тайная охота. Тогда дьякон еще не был обременен семьей и мог позволить себе рыскать по всему Ближнему Востоку с периодическими рейдами в Среднюю Азию и на Балканы.

Картафила видели то на рынке в Стамбуле, то в окрестностях Орлиного Гнезда, то на яхте египетского гея-миллиардера в Красном море. Он был завсегдатаем в опиумных курильнях Каира. Однажды дьякон опознал его среди торговцев кокаином в Бакинском порту, но тот работал под прикрытием, и Могила чуть было не оказался в десяти метрах под водой с цементными башмаками на ногах. Его спасла быстрая реакция и счастливая случайность. В другой раз физиономия неопределенного возраста промелькнула в телерепортаже о покушении на имама в Эр-рияде, все участники которого были казнены.

В конце концов, дьякону просто повезло. Он столкнулся с Картафилом лицом к лицу в коридоре второсортного публичного дома на окраине Сочи. Картафил был в чем мать родила, но вооружен, а дьякон к тому же не скрывал намерений.

Состоялось небольшое соревнование по скоростной стрельбе. Картафил проиграл, несмотря на длительную практику. Могила проделал ему большую форточку в груди, выпустив из крупнокалиберной охотничьей винтовки две пули «дум-дум», предусмотрительно запрещенные Гаагской конференцией еще в дивно спокойные и гуманные денечки конца девятнадцатого века. В результате разобраться, где у трупа было сердце, не смог бы и опытный патологоанатом.