Ирина Дедюхова - Ирина Дедюхова Армагеддон № 3

Понимая в глубине души стремление соседок к вечной молодости и активной жизненной позиции, на бытовые условия Петрович, в принципе, не жаловался. Куда больше бабского разгула его доставали приметы рыночных преобразований общества, просачивавшиеся и в их обособленный железнодорожный микрорайон. Единственный продовольственный магазин в районе приватизировал бессовестный армянин с темным прошлым. Разумеется, появился он не один, а с черной тучей родственников и земляков, доставлявших куда больше беспокойства, чем все проводницы, побывавшие в Молдавии. Цены армянин заворачивал отнюдь не божеские, хотя, практически не смолкая, орал на продавщиц из подсобки: «Рая, богом клянусь, уволю к чертовой матери!»

Быстро поднявшись по лестнице, отпихнув ногой соседскую кошку, нагло обосновавшуюся на его коврике, Петрович с тревогой открыл дверь, мучимый дурными предчувствиями. В квартире было тихо. Тикал будильник, ровно гудели два холодильника, попискивали в большой клетке пухлые белые мыши. Не разуваясь, Петрович заглянул в гостиную и тут же успокоился. Кирюша спал у теплой батареи на пуховой подстилке, засунув по своей милой привычке кончик хвоста в приоткрытую пасть с желтой окантовкой. Петрович в умилении присел у дверного косяка, Кирюша поднял на него головку, посмотрел своими проникновенными желтыми глазками, и в голове Петровича тут же появилась многоплановая мысль: «Напрасно перессался, приятель. Все о`кей! Хочу жрать — неси пискунов!»

— Сейчас-сейчас, Кирюшенька! — радостно заверещал Петрович, скидывая ботинки. — Сейчас, родной, все мигом устроим — и постельку, и чаек! Минутку обождать придется!..

Нельзя сейчас было уезжать Петровичу, никак нельзя. Рейс этот в прицепном вагоне и сам по себе был не карамелькой в сиропе. Если хотя бы недели на три раньше, черт с ним, с Новым годом. А тут только встретили Новый год, Рождество с Кирюшей отметили по-домашнему, в узком кругу. Сволочи! И кому такая подлая мысль в голову стукнула? Ну, ладно бы перед Новым годом пустили бы этот вагон, пока народ к празднику торопился! В мертвый железнодорожный сезон Петрович расценил прицепку вагона исключительно в качестве персонального издевательства в русле нынешних экономических реформ и бандитской перестройки всего общества.

Глянув, как наивно и доверчиво Кирюша трется о сумку с пищавшими в истерике мышами, Петрович почувствовал, что ненавидит товарища Циферблатова лютой ненавистью. Нет, строить из себя целку Петрович вовсе не собирался. Он собирался устроить товарищу Циферблатову полную структурную перестройку и персональную административную реформу. Он намеревался устроить начальнику смены такой менеджмент по кадрам, чтобы его потом в локомотивное хозяйство буксы чистить не взяли. За армянина, за Кирюшу, за молдавских прошмандовок — за все сразу!

Кирюша появился у Петровича почти случайно. Но теперь Петрович понимал, что подобных случайностей не бывает, во всем усматривая приметы неизбежного и счастливого пересечения их судеб.

Со знакомым матросом сухогруза «Композитор Чайковский», Анатолием Торсуковым, они втихушку делали небольшой бизнес. Анатолий приносил в уединенное жилище Петровича разную экзотическую живность, которую они потом выгодно продавали зажравшимся соотечественникам. К себе домой Торсуков тащить эту пакость никак не мог, проживая на одной жилплощади с тещей, имевшей склочный и придирчивый характер. Вполне возможно, что этот бизнес он навязал Петровичу вовсе не из здорового стремления к наживе, а из мелочной зависти к личной свободе приятеля.

Сколько всякой мрази за два года не обреталось временно у Петровича на Молдаванке!.. Одни обезьяны чего стоили! Макаки-сраки дико орали с наступлением сумерек и от каждого паровозного гудка, доносившегося с переезда. Слава богу, все соседи думали при этом не на Петровича, а на пьющих соседок, весело отмечавших каждый рейс. Дружный мат и визг их пьяных компаний тут же подхватывали попугаи. Поэтому пернатый товар приходилось реализовывать через посредников, значительно теряя в деньгах. Иметь дело с покупателями напрямую — компаньоны опасались. Анатолию пришлось не только вернуть деньги, но и оплатить солидный моральный ущерб знакомой, нанесенный ей роскошным белым какаду, в первый же день обложившим хозяйку трехэтажным матом при посторонних свидетелях.

Упрятать себя за решетку попугаи не давали: целыми днями они летали по квартире и орали голосами молдавских проводниц всякие гадости, прицельно засирая сверху всю мебель, вплоть до плафонов люстры. При попугаях Петрович жил как в музее, застилая все целлофаном и старыми простынями. Наскучавшись без впечатлений, эти пернатые говорилки подслушивали телефонные разговоры Петровича. Звонили ему в основном с работы, и от скабрезностей летающих сквернословов Петровичу приходилось зажимать трубку ладонью. Ни одной минуты при этих тварях он не чувствовал домашнего покоя и уюта. С ними приходилось быть все время настороже. Попугаи легко перенимали и начальственную манеру общения товарища Циферблатова. Даже в туалете Петрович вздрагивал от бесцеремонного стука клювом и до боли родного голоса: «Слышь, Петрович! Ты из себя целку-то не строй!»

После двух крокодильчиков и какой-то бегающей кусачей гадины, постоянно менявшей цвет, Петрович окончательно понял, что к любителям живой природы он не относится. Однако разорвать партнерские отношения с Торсуковым оказалось не так-то просто, Анатолию надо было срочно уходить в рейс. И протиснувшись все-таки в квартиру, когда Петрович упорно не хотел открывать ему дверь, он с некоторой неохотой снял с шеи огромного пятнистого удава.

— От сердца отрываю, Петрович! — с искренней болью в голосе сказал Петровичу Анатолий. — Не могу его продать, а держать мне его негде. Теща, сука старая, его на днях чуть не ошпарила. Выручи, будь другом!

Петрович вспомнил любимую присказку поездного электрика Миши Поленюка: «Будь другом! Посри кругом!» Вот так и надо было раз и навсегда послать тогда Анатолия за все перенесенные из-за попугаев страдания. Да любой на месте Петровича ответил бы Анатолию, притащившемуся, на ночь глядя, с огромным пятнистым удавом — с житейской мудростью Миши Поленюка. Понятно, почему Анатолий приперся с удавом не к Поленюку, а к Петровичу.

Удав оказался на редкость спокойным и задумчивым. Наверно переживал разлуку с родиной. Из общего знакомства с фауной планеты, Петрович твердо знал, что удавы не кричат голосом Циферблатова, не визжат без конца одну и ту же песню «Виновата ли я» и не стучат клювом в стенку соседям. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы Петрович, пересилив себя, согласился взять удава на неопределенное время.