Сергей Пономаренко - Час Самайна

Николай ее подстерег возле дома, неожиданно вынырнув из-за спины. И не успела Женя испугаться, как он уже протягивал ей букет белых георгин.

— Ты, того… Извини меня… Случайно я, — краснея, произнес он. — Как это ты меня?..

— Случайно, как и ты меня… — ответила Женя.

— Цветы нравятся? В первый раз купил — до этого никогда! Меня спрашивают, какие ты любишь? А я не знаю! Выбрал эти. По-моему, красивые.

— Красивые, — согласилась Женя. — Белые люблю.

— Тогда, может, чаем угостишь? — И, взглянув на нее, исправился: — Угостите…

— Зачем? Чтобы снова приставал? — спросила Женя. Этот увалень уже не казался ей таким страшным, как в прошлый раз.

— Да ни за что! — вырвалось у Николая. — Что я, дурень — снова сидеть там?! — И он опасливо посмотрел на лужу, которая никак не хотела уменьшаться из-за постоянных весенних дождей и зловеще поблескивала грязной водой.

— Смотри! — И Женя милостиво взяла его с собой.

Николай оказался очень веселым, играл с подросшей Анютой, прибил вечно падающую вешалку с одеждой и по первому сигналу безропотно отправился домой. В воскресенье он заявился без приглашения с самого утра, с ведром извести и банкой краски и бесцеремонно выставил Женю с Анютой на улицу, заявив, что нужно кое-что подремонтировать в комнате.

«Ремонта здесь никогда не было», — подумала Женя, отправляясь гулять с дочкой. С тех пор Николай стал у них гостем, неожиданно появляясь, а затем исчезая на недели. Когда его долго не было, Женя испытывала дискомфорт, словно лишилась шкафа для одежды. Любви к нему она не чувствовала. У них не было близких отношений, и Жене даже стало казаться, что тот случай с попыткой насилия ей пригрезился. И только опасливое отношение к ней Николая подтверждало, что это все-таки произошло.

Она больше не видела Николая выпившим, он никогда не приносил вино. Женя его ни о чем не расспрашивала, считая, что это ни к чему, так как планов совместного будущего не строила, но через полгода Николай сделал ей предложение. Она не задумываясь отказала. Через месяц он повторил попытку. Она рассмеялась, обещала подумать и забыла о своем обещании. Тем временем Анюта все сильнее привязывалась к Николаю, а Женю все чаще ставила в тупик вопросом, когда вернется папа. А он такой же сильный, как дядя Николай? А он умеет делать «лошадку», как дядя Николай? И Женя потихоньку сдавалась…

— Кто ты и откуда? Чем занимаешься, где работаешь? Ведь я только и знаю, что ты учишься в университете на вечернем, — решив, что время пришло, спросила Женя.

— Из Ярославской области, деревенский, в шестнадцатом году, в двадцать лет, попал на фронт. Сразу принял сторону большевиков, член партии с девятнадцатого. Воевал, был ранен. Учился на рабфаке, сейчас в университете. Живу в комнате, вдвоем с товарищем.

— Но ты же где-то работаешь, раз учишься на вечернем? Николай замялся, покраснел и еле выдавил:

— В ГПУ.

Это показалось Жене удивительным. Она не могла представить себе Николая в роли «карающего меча революции» — он был такой домашний, хозяйственный. Еще через месяц Николай перебрался к Жене, и вскоре они узаконили свои отношения. Свадьбу не справляли, просто потихоньку расписались, взяв свидетелей со стороны, поскольку не хотели приглашать своих сотрудников. Фамилию Женя оставила свою. О изменившемся семейном положении она поставила в известность только Барченко, и тот не преминул как-то вечером их навестить. Николай ему не понравился, но он не стал распространяться на эту тему, лишь, вздохнув, посмотрел Жене в глаза.

— Анюте нужен отец, — сказала она, прочитав молчаливый вопрос-упрек.

— Каждый выбирает свое болото, — медленно произнес Александр Васильевич. — Извини, Женя. Просто желаю тебе добра и счастья. А он… Дай Бог, чтобы я ошибся…

Хроника Плачущей Луны. Яков Блюмкин. Октябрь 1929 года

В день праздника Шмини Ацерет [23] 14 октября , когда правоверные евреи собираются в синагогах и молятся о дожде дающем и поминают умерших, Яков Блюмкин вспомнил, что он еврей и обратился к Богу, так как больше рассчитывать было не на кого, а положение у него сложилось катастрофическое.

Всего полтора месяца назад, по возвращении с Ближнего Востока и доклада членам ЦК партии о работе агентурной сети в Турции, Египте, Сирии, Ливане, Иордании, Палестине, которой он руководил, сам товарищ Менжинский пригласил его на обед к зависти коллег-сослуживцев, небезосновательно полагающих, что за этим последует новое назначение, а значит повышение. Знакомый по Одессе, сын сапожника, Меир Трилиссер, а ныне всесильный руководитель иностранного отдела ГПУ и прямой его начальник дружески хлопнул его по плечу и заявил:

— Далеко пойдешь — если под ноги смотреть будешь! Смотри, Яша: на гору трудно взобраться, но легко упасть! Тогда Блюмкин рассмеялся и сказал, что после ледяных гор Тибета ему уже ничего не страшно.

А вот сейчас ему было страшно, и даже очень! Наверное, страшнее еще никогда не было, хотя за свою тридцатилетнюю жизнь он перевидал столько, что на дюжину человек распредели, а все равно будет много. Уже больше месяца он изгой, скрывается, боится показаться в своей четырехкомнатной квартире в доме партийной номенклатуры, по соседству с Луначарским. Все получилось глупо, случайно, когда встретил в Константинополе Троцкого. После воспоминаний и доверительной беседы Лев Давыдович напрямик спросил: «Ты со мной или против меня?»

Что Блюмкин мог ответить? Конечно, как и прежде, он равнялся на Троцкого и не верил, что столь сильная личность может сойти с политической арены. Яков помнил, как целые армии шли в бой с именем Троцкого на устах. Не один месяц он проработал под непосредственным руководством Льва Давыдовича, выполняя работу его секретаря, начальника охраны, референта, редактора рукописей и просто собеседника за кружкой чая.

Изгнанник Троцкий дал ему несколько заданий и просил передать две книги жене и младшему сыну. Блюмкин догадывался, что эти книги не настолько безобидные и несут в себе инструкции по организации оппозиции сталинскому режиму. Знал он, что Троцкий, придя к власти, этого не забудет. Как не забудет, если Блюмкин не выполнит задание — это ему тоже «зачтется». Куда не кинь, всюду получался клин. И Яков принял решение…

Для выполнения поручений Троцкого ему пришлось поколесить по стране. И тут он допустил смертельную ошибку — рассказал о встрече с Троцким Радеку, опальному «троцкисту». Радек испугался и заявил, что это очень опасно. Блюмкин ясно понял, что Радек его выдаст и теперь он пропал. Проще было заставить замолчать Радека навечно, но пришел Смилга. Выход оставался только один — скрыться. С тех пор он мечется, ночует у знакомых, паникует и не знает, что делать. Неделю тому назад, на праздник Суккот, который евреи празднуют в честь спасения в пустыни, когда Всевышний взял иудейский народ под защиту, он явился в Москву. Может, Всевышний возьмет под защиту и его, ведь для этого требуется значительно меньше усилий, чем спасать целый народ.