Хью Хауи - Очистка

Но, видно, не судьба. Не окончился ещё их год, как счастливый номер перешёл к другой паре. И не потому, что они плохо старались. Не хватило времени. Ушла из жизни жена.

Холстон отвернулся от суетящихся детей и от нечёткой картинки на экране; он двинулся к своему кабинету, расположенному между кафетерием и воздушным шлюзом Шахты. По дороге он обратился мыслями к той давней сцене борьбы, произошедшей здесь, — а теперь это была ежедневная борьба с призраками, которую он вёл уже три года. Он помнил: если повернуться и пристально вглядеться в панораму на стене; если прищуриться и постараться проникнуть взглядом сквозь расплывающееся, неясное изображение — линзы камер постоянно заносило пылью, грязью и гарью, носящимися в воздухе — и вглядеться в тёмную лощину, разрезающую склон бурой дюны, эту складку, ведущую к вершине и дальше — к мёртвому городу, то можно различить недвижное тело Аллисон. Да, там, на холме — его жена, лежит, подложив под голову руки, застывшая, словно камень. Воздух и токсины пожрали её тело.

Может быть.

Дело в том, что различить что-либо там, вдалеке, было практически невозможно; это было трудно даже тогда, когда линза ещё была чистой, не забилась грязью. К тому же, не всему, что показывал экран, стоило верить. Фактически, здесь было большое поле для подозрений. Поэтому Холстон попросту предпочитал не смотреть. Он прошёл сквозь место, населённое призраками и ужасными воспоминаниями, место, где развернулась сцена внезапного сумасшествия, и вступил в свой кабинет.

— Нет, вы только посмотрите на эту раннюю пташку! — сказал, улыбаясь, Марнс.

Помощник Холстона задвинул металлический ящик шкафа с делами; старые подвески тоненько взвизгнули, словно заплакали. Марнс взял со стола исходящую паром кружку и только тогда заметил, что Холстон сегодня в особо мрачном, даже торжественном настроении.

— Вы как, босс, хорошо себя чувствуете?

Холстон кивнул. Он указал на стенд с ключами, висящий позади стола.

— Ключ от камеры ожидания, — сказал он.

Улыбка на лице помощника сменилась недоумённой миной. Он поставил кружку и повернулся, чтобы взять нужный ключ. Пока Марнс не смотрел на него, Холстон разжал ладонь — на ней лежала звезда шерифа, погладил её холодную, шершавую сталь, а затем положил звезду на стол. Марнс повернулся обратно и протянул ему ключ.

— Мне сбегать за шваброй? — спросил он, махнув большим пальцем в сторону кафетерия.

Если в камере никто не сидел, то они ходили туда, только чтобы убраться.

— Нет, — сказал Холстон. Он мотнул головой в сторону камеры ожидания, приглашая помощника последовать за собой.

Марнс поднялся, стул жалобно скрипнул.

Настала пора Холстону завершить своё путешествие. Ключ легко повернулся в замке. Замок, отлаженный и хорошо смазанный, резко щёлкнул. Короткое, еле слышное пение петель, решительный шаг внутрь, толчок, снова щелчок замка, и пытка позади.

— Босс?

Холстон протянул ключ между прутьями решётки. Вид у Марнса был озадаченный, однако он поднял руку и принял ключ.

— Что происходит, босс?

— Приведи сюда мэра, — приказал Холстон. Он наконец позволил себе глубоко, свободно выдохнуть. Он держал в себе этот выдох целых три года. — Скажи ей, что я хочу выйти наружу.

Изображение на стене камеры ожидания было чётче, чем на экране в кафетерии, и Холстон провёл свой последний день в Шахте, размышляя об этой загадке. Может ли так статься, что камера на этой стороне была менее подвержена действию токсичных ветров? А может, каждый осуждённый на смерть, выйдя на очистку, с особой добросовестностью относился к той видеокамере, которая давала возможность смотреть на их последний в жизни пейзаж? Или, возможно, это дополнительное усилие — дар следующему изгнаннику, который проведёт завершающий день своей жизни в этой клетке?

Холстон предпочитал последнее объяснение всем остальным. Потому что оно возвращало его к мыслям о жене. Оно напоминало о том, зачем он здесь, по другую сторону решётки, причём добровольно.

С тоской вспоминая жену, он сидел и смотрел на мёртвый мир — наследство древних людей. Это был не самый лучший пейзаж из тех, что простирались вокруг их подземного бункера, но и худшим его тоже нельзя было назвать. Вдали шла гряда невысоких холмов приятного коричневого цвета — цвета кофе, смешанного с точно отмеренным количеством свиного молока. Над холмами нависало всё то же серое небо, каким оно было в его детстве, и в детстве его отца, и в детстве его деда. Единственное, что двигалось в этом ландшафте — облака. Тёмные и мрачные, они неслись куда-то, словно стая летающих чудовищ, вроде тех, что рисуют в детских книжках.

Вид мёртвого мира заполнял собой почти всю стену его клетки — так же как и все другие стены на верхнем уровне Шахты; каждый показывал свой, отдельный кусочек туманного, а то и вовсе еле различимого пейзажа. Экран в камере Холстона шёл от уголка койки до потолка, простирался через всю стену до другой стены и заканчивался чуть выше унитаза. И несмотря на лёгкую неясность — словно линзу спрыснули маслом — он выглядел так, словно ты в любую минуту мог выйти туда, наружу. Словно это вовсе не экран, а широко распахнутое и зовущее за собой окно, по чьей-то странной прихоти расположенное по ту сторону суровой тюремной решётки.

Однако иллюзия выглядела убедительной только издалека. Наклонившись поближе, Холстон рассмотрел несколько мёртвых пикселей на широкой плоскости экрана. На фоне приглушённых коричневых и серых тонов ярко светились белые точки, кажущиеся квадратными окошечками в какой-то неизвестный, сияющий мир, дырами размером с человеческий волос, влекущими в неизведанную, лучшую реальность. Теперь, когда он всмотрелся в экран внимательнее, обнаружилось, что таких точек на нём множество — десятки, нет, сотни. Холстон задавался вопросом: есть ли в Шахте специалист, который был бы в состоянии устранить эту поломку, и есть ли у них инструменты для столь тонкой работы? Или эти точки умерли навсегда? Холстон вообразил себе время, когда половина пикселей «умрёт» и неистово засветится, а ещё несколькими поколениями позже, когда останется совсем мало серых и коричневых точек, люди внутри Шахты будут думать, что мир перешёл в новое состояние и снаружи полыхает вселенский пожар. И тогда единичные правильно функционирующие пиксели станут считаться поломками...

А не происходит ли то же самое и сейчас, при жизни Холстона?..

Из-за спины донеслось покашливание. Холстон оглянулся и увидел мэра Дженс — та стояла по другую сторону решётки, заложив руки за нагрудник комбинезона. Она угрюмо кивнула в сторону койки:

— Ночью, когда камера ожидания пустует и вы с помощником Марнсом отдыхаете, я иногда прихожу сюда, сажусь и наслаждаюсь тем же видом, что и вы сейчас.