Дорис Лессинг - Повесть о генерале Данне, дочери Маары, Гриоте и снежном псе

«Что ты знаешь, Данн?» — «Я знаю, что видимое мною — это далеко не все, что можно познать». Да, от такого вопроса толку гораздо больше, чем от детского «Что ты видел?».

Данн вернулся на проторенную путниками дорогу и увидел, что навстречу ему ковыляет человек, еле живой от истощения. Его глаза не мигали, через потрескавшиеся губы вырывалось неровное дыхание. Хотя находился незнакомец на пределе своих сил, при виде Данна он все же положил руку на рукоять ножа, заткнутого за пояс, — чтобы юноша увидел, что у него есть оружие. Данном руководили те же инстинкты: его рука тоже метнулась к ножу. Но он заставил ее опуститься на полпути. Зачем ему нападать на этого человека, ведь у него нет ничего, что могло бы пригодиться Данну? Но вот изможденный мужчина имел все основания напасть на Данна, потому что тот выглядел здоровым и сытым.

— Еда? — просипел незнакомец. — Еда? — Говорил он на языке Тундры.

— Иди вперед, — сказал ему Данн. — Там есть место, где тебя накормят.

Мужчина пошел дальше. Двигала им одна лишь сила воли, в его походке не было и следа того ритма, который так ждал Данн. Если незнакомец не провалится в болотную топь, то доберется до Гриота, и тот накормит его.

Чем? Это уже забота Гриота, а не Данна.

Данн тоже продолжил свой путь — медленно, потому что по песку и сухой земле, размышлял он, идти было легче, чем по этой жирной грязи, которую месили сотни и тысячи ног. Множество людей прошли этой дорогой. И пройдет еще больше. Данн встал у обочины, наблюдая за бредущими путниками. Они преодолели огромный путь. Мимо прошло несколько мужчин, потом женщины, один ребенок с тусклыми глазами и дурным запахом изо рта. Он умрет, этот ребенок, не дойдет до Центра. В мешке Данна была еда, которая спасла бы ребенка, но Данн неподвижно стоял и смотрел. Разве он сможет найти свой ритм, тот самый прекрасный ритм, когда навстречу идут и идут беженцы, идут и идут…

В тот день он прошел совсем немного, но уже устал. На западе, за его спиной, опускалось в заросли тростника солнце. Где он будет спать? Вокруг не было ни клочка сухой земли, сплошь вода и грязь. Данн глянул вниз с обрыва: не попадется ли ему на глаза ровный камень, на котором можно было бы вытянуться? Но все поверхности были наклонными, во сне он скатится вниз. Ну и что, какая разница? Он пошел дальше, поглядывая на крутолобые и скользкие валуны, которые вода неустанно полировала на протяжении тысяч лет. Наконец Данн заметил дерево, наискось растущее из стенки обрыва в нескольких шагах от края. Он соскользнул к нему по гладким камням и приземлился прямо на дерево, расставив ноги по обе стороны ствола. Дерево оказалось старым. И оно было не первым из тех, что сумели прижиться и вырасти в этой местности: поблизости Данн разглядел ветки и корни умерших деревьев. Данн вытащил из мешка немного хлеба, повесил мешок на одну из нижних веток и откинулся на спину. Уже стемнело. Послышались звуки ночи — это зашевелились птицы и звери, названий которых он не знал. Над головой Данна повисла луна. Облака разошлись, и он стал смотреть на ночное светило, думая о том, как часто лунный свет мешал им с Маарой, когда требовалось спрятаться… но сейчас прятаться не было нужды. Данн заснул, а когда проснулся, то увидел большого зверя, покрытого мохнатой светлой шерстью. Зверь стоял рядом с ним на задних лапах и пытался достать мешок с едой. Данн сел, нащупал камень и метнул в зверя. Камень попал в бок животного, и оно с рычанием убежало, поскальзываясь на каменистой осыпи, и спряталось среди больших булыжников.

Была середина ночи. Заметно похолодало, но хуже холода была сырость, вечная сырость. Данн поплотнее завернулся в одежду и подумал, что если положит мешок с едой под себя, то голодное животное может наброситься на него, чтобы добраться до съестного. Поэтому он оставил мешок висеть на ветке и снова задремал. Остаток ночи он спал тревожно, то и дело просыпаясь, ожидая, что зверь вернется. Но ничего такого больше не случилось. Вдали на востоке поднялось солнце, там, где — Данн знал — заканчиваются берега Срединного моря и начинаются неизвестные ему страны. Впервые в его мысли закралось сомнение. Планируя свой поход, он представлял, что дойдет до конца этого моря и тогда… но где оно заканчивается? Сколько ему еще идти? Он не имел об этом понятия. Данн перекусил, попил воды из ручья, бегущего из болот вниз, и взобрался обратно на тропу. Тело не слушалось его. Нужно поскорее вспомнить свой ритм, и тогда он будет шагать целый день и — если понадобится — целую ночь.

По правую руку от него в болотах стали появляться большие промоины. У самой воды можно было отыскать места, с которых, если наклониться к воде и всмотреться, видны были крыши городов. Данн вспомнил лодочника, перевозившего как-то его и Маару на север. Тот лодочник говорил, что он не любит смотреть вниз на эти прекрасные здания, превосходящие все, что строят и могут построить люди теперь. «При виде них я чувствую себя несчастным», — сказал тогда лодочник. А ведь точно, мысленно согласился с ним Данн. Возможно, этим и объясняется снедающая его тоска: ему стыдно жить, зная, что прошлое было намного умнее, богаче и интереснее, чем все, что существует в настоящем. И никуда не деться от этих слов: «когда-то», «давным-давно», «в прежние времена», «раньше были»… Раньше были города, люди и — самое главное — знания, которых теперь не вернуть.

Итак, что же он знает? К чему все сводится? Вон там, к северу от Йеррапа, тают ледяные горы, и вода с них заливает все берега, которые он не видит отсюда, стекая в Срединное море. И из Западного моря вода переливается в Срединное море через Скальные ворота. Раньше болота были заморожены в камень, и на них были построены города, способные стоять вечно, но теперь их крыши исчезли под водой. А на юге, за болотами, Ифрик и его реки засыхают без воды. Почему? Он не знает. Ничего он не знает.

Мысли Данна спотыкались так же, как и его непослушные ноги; груз собственного невежества давил его к земле. Невежества и стыда. Когда-то, давным-давно, люди знали, они всё-всё знали, а теперь…

Мимо него проходили люди, усталые и голодные. Данн окликал некоторых на языке Тундры, но видел по их лицам, что они не понимают. С другими он пробовал заговаривать на махонди и на агре, он произносил на всех языках, которые знал, самую распространенную фразу: «Откуда ты?» Наконец один мужчина остановился. На дороге были только они двое. Тогда Данн вытащил из котомки ломоть хлеба и стал наблюдать, как истощенный беженец заглатывает куски. И потом, в который уже раз, он снова спросил:

— Откуда ты?

В ответ он услышал знакомое слово.

— Это далеко?

— Я иду сорок дней.

— Твоя страна находится там, где заканчивается Срединное море?