Дорис Лессинг - Браки между Зонами Три, Четыре и Пять

Она заметила, наблюдая за Бен Ата, что он абсолютно и во всех отношениях точно ведет свою роль, зная, что от него требуется.

За это она его уважала. И любила его.

Эл-Ит, облаченная в это свое отталкивающее платье, могла сколько угодно в душе сетовать, что перед ней поставлена почти непосильная задача, но, очевидно, так было надо, — и она это понимала ничуть не хуже Бен Ата.

В этот влажный пасмурный день, среди тысяч и тысяч солдат Бен Ата, Эл-Ит не чувствовала себя пленницей, когда с одобрением наблюдала за мужем.

Я не думаю, что кто-нибудь из наших художников, певцов, творцов баллад хоть чуточку приблизился к пониманию сути этого сюжета. Откровенно говоря, гораздо ближе к сути те картины Зоны Четыре, на которых ребенок уже родился и иногда даже скачет на своей лошадке перед Бен Ата и Эл-Ит.

Когда парад наконец окончился и всю равнину усеяли отряды, возвращавшиеся назад, в свои лагеря, королю и королеве было далеко добираться до своего павильона, а уже наступил вечер.

Неподалеку оказался старый форт, и теперь они скакали, направляясь туда, бок о бок в полном взаимопонимании.

Бен Ата не испытывал к жене благодарности за ее уступчивость: о какой благодарности может идти речь, когда это обусловлено необходимостью. Но он знал, как дорого обошелся Эл-Ит этот день. Она побледнела и призналась, что болит голова. Приехав в форт, Бен Ата, прежде чем расседлать своего коня, помог ей снять уздечку и седло с верного Йори. Коней отпустили попастись, Эл-Ит объяснила им, что к утру надо вернуться. Кони ускакали в клубах пыли: они размахивали гривами, и с облегчением ржали, оказавшись на свободе. А потом стали кататься по мягкой траве, хозяева же сидели, наблюдая за ними.

— Ладно, Эл-Ит, можешь ничего не говорить.

— А что тут говорить, — отозвалась она тихо и ожесточенно, — в этом просто нет смысла. Зачем порабощать животных, которые и так, из любви к тебе, сделают все, что надо?

В ответ Бен Ата обхватил ее и простонал что-то вроде извинения, распустил ее волосы, зарылся в них лицом. И так, обнявшись, они просидели некоторое время, пока не замерзли и не поняли, что туман уже поднялся им до пояса. Они вошли в форт. Оба были готовы с радостью, если придется, вытерпеть лишения, даже, пожалуй, приветствовали такую перемену — как контраст восхитительно легкой жизни в уютном павильоне. Этот большой каменный зал, с голым мощеным полом, где через прорехи в крыше сияли звезды, вполне соответствовал их настроению. Они уселись рядышком, в полной тьме, если не считать света звезд, и решили не вспоминать о еде и питье.

В середине ночи они услышали, что кони фыркают и тихонько ржут во дворе форта, вышли их погладить. Было зябко, небо было усыпано сверкающими звездами. Оба уставились на заснеженные горы, закрывающие небо. И вдруг Бен Ата сказал, горячо и печально:

— Я ведь знаю, Эл-Ит, я знаю, ты бы хотела снова оказаться дома, но… — И опять ее обнял, а она приникла к нему.

Разумеется, Эл-Ит знала, что ее пребывание в Зоне Четыре было только временным, и, конечно, мечтала, чтобы оно пришло к концу, но об этом никто давно не заговаривал: о том, что ей придется покинуть мужа. И она заплакала. Ее пронизывали печаль и предчувствие потери.

У нее просто в голове не укладывалось, что расставание действительно произойдет. У нее было такое ощущение, что она уплыла далеко-далеко от того, что когда-то было для нее ясным и понятным, а теперь мечется взад-вперед, пытаясь преодолеть противоречия в своей душе.

И вот она приникла к мужу, чувствуя, что без него она станет ничем. А он обнимал ее, думая, что без нее от него останется только половина.

С рассветом они вновь сели на своих коней и поскакали к дому; конь Бен Ата был взнуздан и оседлан, тогда как Эл-Ит сидела верхом без седла и уздечки.

Он обещал, что они поездят по его стране, хоть и не по всей, как раз наступил подходящий момент, пока живот еще не стал совсем огромным, а то ей будет неудобно подолгу сидеть на коне.

Оказалось, что эта страна не вся — низменная и сырая. Они очень скоро оставили за собой центральную низменность и поднялись в более сухую поросшую лесом область, по которой, среди полей пахотной, но плохо обработанной земли, там и сям были разбросаны деревеньки: небольшие, бедные.

На полях работали женщины, дети, старики — все молодые мужчины были призваны в армию.

При их появлении работа прекратилась. Гостей не приветствовали, похоже, даже не узнали. Эл-Ит поняла: эти люди даже не поняли, что перед ними их король; мало того, они, скорее всего, просто не знали, что у них теперь, пусть на короткое время, есть королева.

Все крестьяне были в коричневых грубо сотканных одеждах, их орудия труда были самыми примитивными.

«У нас, — подумала Эл-Ит, — такие остались только в музеях».

Проезжая между лачугами и деревенскими домами, Эл-Ит высматривала, где у них рыночная площадь, где место для собраний, где тут танцуют. Искала глазами амбары, большие магазины, мастерские ремесленников, фабрики.

За последнее время у нее совершенно изгладилось из памяти, как устроен быт в Зоне Три, но от того, что королева увидела сегодня, воспоминания ожили. Она расстроилась, сильно огорчилась, поняв, какой громадный контраст существует между богатством и удобством жизни в ее стране и этой нищетой в ее неприкрытой наготе, которую местные жители даже не замечают.

Вначале она время от времени поглядывала на Бен Ата, — хотела понять, как он воспринимает то, что видит, но по взглядам, которые муж бросал на нее украдкой, Эл-Ит стало ясно: он ждет от нее разъяснений. И она больше не смотрела на Бен Ата, боясь, что он по глазам угадает, что жена заметила, в какой нищете погрязла его страна. Ей бы не хотелось его ранить. День все тянулся; они ехали через полесье, и здесь почва, насколько она видела, была хорошей и могла приносить урожаи; потом выехали на голое, обдуваемое ветром болотистое пространство в окружении деревень; затем скакали через эти деревни, которые были лишь подобием места проживания — вероятно, годились как убежища для безопасности; к этому времени Эл-Ит совсем опечалилась, и душа ее застыла.

Она спросила, нельзя ли им войти в какой-нибудь дом. В тот момент они как раз въехали в не самую бедную деревню, здесь по крайней мере была сделана хоть какая-то попытка обложить камнями обочины дороги; другие же деревни тонули в лужах грязи или в затвердевшей, изрезанной колеями пыли.

Старуха в толстой бурой юбке и каком-то подобии поношенного кожаного жилета, из которого высовывались морщинистые руки, сидела у порога на древесном пне и встала, когда они направились к ней. Она озадаченно всматривалась в незнакомцев. Казалось, она догадывается, что это люди важные и могущественные, возможно, ее господа, потому что сделала попытку улыбнуться и даже изобразила какое-то подобие неуклюжего книксена, в процессе чего чуть не упала.