Юрий Самсонов - Стеклянный корабль

– Вы, господин нотариус, по газеткам поняли, что это не ширмач и не…

– Да-да, – поспешно перебил г-н Когль. – Вы ошиблись, сержант!

Странник тоже прошел мимо Дамло, окоченевшего от почтительности и усердия, заглянул, в его вытаращенные глаза, но не увидел в них своего отражения. Впрочем, здесь, у двери, было темновато.

На тенистой террасе, выходящей на зеленой огороженный дворик ратуши, за круглым столом, накрытым ветхой парчой, в молчаливом ожидании сидели трое.

– Рад познакомить вас, почтенные, – сказал г-н Когль. – Господин Биллендон – господин Аусель.

Г-н Аусель в те дни малость смахивал на священника. Рука была слабой и влажноватой, близорукие глаза живо блестели. Нельзя было не испытать благодарности за ощущение прохлады, которым от него так и веяло в эту жару.

– Господин Аусель преподает в колледже, – продолжал г-н Когль. – Господин Доремю!

Маленький г-н Доремю подскочил с суетливой готовностью, но, подавая руку, болезненно сморщился.

– Осторожнее! – сказал г-н Когль Биллендону. – Это рука музыканта! – и опять залился своим чирикающим смехом.

Ничего ужасного с рукой г-на Доремю не приключилось, он, успокоенный, уселся и обласкал свою тропически пышную шевелюру.

– Господин Эстеффан, медик, – закончил процедуру Представления г-н Когль.

– Фельдшер и фармацевт, – уточнил г-н Эстеффан, почему-то горьковато усмехнувшись. Он был тогда романтически тощ, загадочен, непроницаем. Руки не подал, только поклонился, привстав, и вернул свой элегантный задик в плетеное кресло.

– Собравшиеся не прочь узнать, чем занимаетесь вы, господин Биллендон, – деликатно проговорил нотариус.

– Я механик, – сказал Биллендон.

– Превосходно! – воскликнул г-н Когль. – Тут призадумаешься, можно с небольшой натяжкой сказать, что ни один из вас не изменил наследственному промыслу. Это обещает нам успех, господа! – Он взял со стола серебряный колокольчик. – Собрание имеет еще одного участника, Он потомственный хлебопек, но служит в поварах, и жена его повариха, как вы сейчас убедитесь. Я рассудил, что первая наша встреча должна состояться за дружеским столом! – и он зазвонил.

Распахнулись обе створки высоких дверей, явился прыщавый молодец в тюрбане из полотенца, повязанный полотенцем же вокруг пояса, с подносами на растопыренных руках; следом выплыла сухопарая особа – кабы не предварительные объяснения г-на Когля, ее приняли бы за старшую сестрицу кулинара – и три сухопарые девицы в слишком коротких, детских еще платьицах, все с подносами…

– Садитесь, начнем, – сказал г-н Когль кулинару, – Доверьте остальное жене и дочерям.

Только одно из семи плетеных кресел, напоминаем, пустовало, но и против него на столе был поставлен прибор, резной деревянный ларец и запечатанный воском, покрытый плесенью, слегка отпотевший кувшинчик…

По общему мнению, обед удался на славу, но, кстати отметим, что в XX столетии указанная процедура вовсе не напоминала пиров более далеких наших предков, как ошибочно думают авторы иных исторических романов, вынуждая своих маклеров и коммивояжеров заглатывать ведрами брагу и пожирать испеченные целиком кабаньи туши. Ничего подобного давно уже не происходило, однако люди были вынуждены есть, и есть много, званый обед быт целым представлением не из коротких и зрелищем, на наш непривычный взгляд, не слишком-то приятным, так что избавим читателя от описания…

Присутствующие, желая, вероятно, угодить г-ну Кеглю, кто как умел, соблюдали тон церемонной любезности, также основательно подзабытый в описываемое время Застольные реплики мы потому опускаем, особого смысла в них нет. Поводом к общему разговору, из которого не осталось без последствий ни одно слово, служил незначительный эпизод собираясь поставить возле г-на Доремю чашку для полоскания рук, кулинарша внезапно окатила водой его брюки и краешек скатерти: ей почудилось, будто кто-то за нею следит поверх ограды.

– Я вас понимаю, – утешал се г-н Доремю, горестно оглядывая брюки. – Странное все-таки место, господа, этот городок!

– Натуральное кладбище, – подтвердил кулинар.

– Или необитаемый остров! – сказал г-н Эстеффан.

– Если бы так! – отозвался со вздохом г-н Аусель. – Может быть, не всем известно, – продолжал он наставительным тоном, – что это одно из древнейших поселений Европы! Важный культовый центр: здесь имелись дольмены – их обломками вымощены улицы Ноодорта… В письме одного центуриона говорится, что римские легионеры нашли здесь и восстановили разрушенный храм Януса, чего, конечно, не может быть, хотя…

– Почему же не может? – не удержавшись, воспротивился г-н Эстеффан.

– По-вашему, следует допустить, что культ Януса возник в краю наших предков-варваров раньше, чем в самом Риме?

– Нет-нет! – поспешно отступил эрудированный медик. – Ни в коем случае!

– Однако они вполне могли иметь своего двуликого бога… Вы замечаете, господа, как часто речь заходит о развалинах? Странное дело: этот город иногда пропадает на десятилетия, а то и на века – не упоминается в летописях, княжеских завещаниях, налоговых документах, затем – как ни в чем не бывало! – появляется опять; и то, и другое происходит без всякого шума…

– Вы серьезный ученый, господин Аусель! – сказал нотариус, слушая крайне внимательно.

– Вы мне льстите. Я попросту очень люблю всякие истории об островах блаженных, заколдованных местах, исчезнувших городах и людях – копаюсь в архивах, разыскиваю старинные географические карты, привлекаю сведения геологии, археологии… Существуют своего рода полюса мифотворчества, № сколько же раз стрелка компаса, образно говоря, отклонялась в сторону этого городишка! Можно считать достоверно установленным, что история Спящей Красавицы пошла гулять по свету именно отсюда, где-то здесь находился этот замок, погруженный в столетний сон!.. У одного малоизвестного хроника, ровесника Саксона Граммачика, я вычитал пересказ легенды о том, что, когда орды Атиллы сюда направились, этот город скрылся под водою – здесь когда-то протекала река – и гунны не получили сокровищ, снесенных со всей здешней округи!

– Сокровищ? – переспросил кулинар. Глазки его замаслились.

– Да, – подтвердил г-н Аусель. – И в их числе была какая-то серебряная чаша, которую хронист почему-то поминает особо, не объясняя, в чем дело, – говорит о ней, как о вещи всем известной. Согласно легенде, когда эта чаша будет найдена и использована по своему прямому назначению, городок вновь появится на поверхности и произойдет нечто чудесное, весьма значительное – опять-таки неизвестно, что именно! Упоминается лишь какой-то таинственный обряд, какой-то жребий, но весьма невнятно.