Геннадий Семенихин - Лунный вариант

Алексей мельком, так, чтобы не видела Лидия, глянул в окно. Он был летчиком, и одного натренированного взгляда ему хватило, чтобы занести, как на пленку, увиденное и надолго сохранить в памяти.

«Что могло ее так разволновать?» — гадал он.

Бесцеремонно громко стучали колеса поезда. Вагоны отбрасывали косую тень под железнодорожную насыпь. Стонали рельсы и мелькали шпалы. Маленькие домики, окружавшие станцию, исчезли. Горелов увидел небольшое озерцо с тенистыми берегами, вероятно страшно обмелевшее в эту знойную пору, горбатый деревянный мостик над ним, голую рощицу и длинную линию жесткого черного кустарника, сквозь который виднелись могильные холмики и черные надгробия над ними. Потом блеснула змейкой извивавшаяся в камышовой ложбине речонка — и все кончилось. Железнодорожная ветка резко брала здесь вправо, так что из своего среднего вагона Горелов увидел успевший завернуть паровозик. Нет, ни о чем ему не сказал этот пейзаж, ни на какую догадку не натолкнул.

— Наташенька, — мягко попросила Лидия, — пойди поиграй у соседнего окошка.

Девочка ничего не ответила. Она только как-то очень серьезно, совсем уж по-взрослому посмотрела сначала на мать, потом на Алексея и отошла от них. Горелов поглядел на Лидию. На ее лице еще не улеглись следы недавнего волнения. Синие глаза сухо блестели. Она снова поднесла к вискам ладони, но тотчас же их отняла, даже не дотронувшись до волос.

— Алеша, — сказала она бескровными губами, и он удивился, что именно в эту, видимо, очень тяжелую для нее минуту она назвала его по имени, — Алеша, — повторила она, — я должна рассказать вам тяжелую правду о себе. Один только раз. И дайте мне слово, что вы ни о чем больше не будете меня расспрашивать?

Он расширил серые глаза, с готовностью тряхнул курчавой головой.

— Лида, если вам трудно об этом рассказывать, то но говорите совсем. Слышите, Лида, не надо! Для меня вы… — прибавил он горячо и запнулся.

Лидия отрицательно покачала головой:

— Нет, я должна рассказать. Даже обязана это сделать. Вы видели в окно вагона кладбище, Алеша?

— Видел, — не сразу отозвался он.

— Там хоронят не только жителей этого селения… Там и степновцев хоронят. Среди могил есть черный мраморный обелиск. Из вагона ни я, ни вы не могли его заметить. Четыре года назад на том месте похоронили Наташиного отца, моего мужа, старшего лейтенанта Николая Бакланова. А теперь слушайте…

Роясь в собственной памяти, Лидия Степановна часто со всеми деталями вспоминала события тех лет, но ни разу не могла решить, была ли у нее большая любовь к Николаю. Пожалуй, все же не было. Ни сильной тоски в разлуках, ни горячих страстных объятий, о которых она читала так много у классиков, ни ревности, ни обид. Просто появился этот упрямый, настойчивый парень с открытым взглядом удивительно располагающих черных глаз — и все пришло сразу; привязанность, верность, желание быть всегда вместе. Лидия вела тогда четвертый класс в городской средней школе, а лейтенант Бакланов приехал к ним как шеф на День Советской Армии. Он очаровал ребят своим рассказом о нашей армии и флоте — о ракетных установках, о подводных лодках, способных на атомных двигателях спокойно обойти морями и океанами весь мир, находясь под водой несколько месяцев. Она из вежливости попросила его остаться на вечер старшеклассников, и Николай, улыбаясь доброй улыбкой, охотно согласился. Все танцы они протанцевали вместе. Бакланов стал приезжать к ней по воскресеньям. А месяца через три они поженились.

Лидия оставила работу в школе и уехала с ним в далекие степи, в маленький, хорошо благоустроенный городок. На первых порах она радовалась и кафельной ванне, и просторной кухне с удобными нишами, и новой мебели, предоставленной в рассрочку, — низким фигурным креслам, шкафчикам, секретерам, дорогому приемнику на красивой подставке. В магазинах, продовольственном и промтоварном, было все, что требуется.

И люди, окружавшие их, с которыми ежедневно она встречалась, были добрыми и вежливыми. Только о работе своей, о том самом главном, ради чего жили они в этой далекой степи, они никогда не говорили.

Бакланов рано уходил из дому, а возвращался со службы поздними вечерами. В их доме эти вечера были такими светлыми и счастливыми, что пролетали совсем незаметно. Похорошевшая Лидия носилась по квартире, бурно проявляя радость. Голос ее, грудной, певучий, всегда высекал улыбку на усталом лице мужа. «Коленька, это же не квартира, а Эдем! — восклицала она. — А магазины, а библиотека, а скверик у Дома культуры! Если еще, как ты обещал, я со временем устроюсь на работу в школу, будет жизнь, о которой ни в сказке сказать, ни пером описать». — «Будет и работа в школе», — сдержанно улыбался он.

Потом Бакланова перевели в Степновск.

В большом авиационном городке нашлась для него интересная работа. Вскоре родилась Наташка и наполнила их квартиру веселым лепетом.

У Николая появились добрые друзья, охотники и рыболовы. С ними он не однажды уходил в заиртышскую пойму. Как-то в сырую осень Николай отбился на охоте от товарищей, провалился по пояс в холодную воду незнакомого болотца и поспешно стал их разыскивать, чтобы возвратиться домой. Неожиданно на косогоре увидел дикого козленка и наугад, не успев прицелиться, выстрелил. Как ему показалось, дробовой заряд просвистел в стороне. Перезаряжая на ходу ружье, Бакланов поспешил к козленку. Но тот, навострив уши, отпрянул. Николай ускорил шаги, потом бросился за ним. Козленок как-то очень тяжело и медленно уходил от своего преследователя. Видя, что расстояние быстро сокращается, Николай не стал тратить последний заряд. На его глазах козленок споткнулся о корягу, упал и больше не стал подниматься. Он только смотрел на подбегающего охотника желтым, полным ужаса глазом. «Все-таки я его задел, — азартно подумал Бакланов, — кажется, зверек что надо. На добрый шашлык хватит». Он остановился над своей жертвой, опустился на одно колено. Козленок лежал на боку, и глаз его медленно тускнел. В желтом зрачке не было теперь ни ужаса, ни отчаяния, он смотрел на Бакланова с какой-то почти человечьей апатией, словно козленок хотел сказать: я так устал, что не сделаю больше ни шага. Бакланов нагнулся и поднял агонизирующего зверька за мягкий шиворот. Несмотря на большие размеры, был козленок удивительно легким. «Кожа да кости, — подумал охот-пик, — вот тебе и шашлык!» И удивленно застыл. Весь правый бок его был голым, кровоточил ранами. Можно было подумать, козленка заживо свежевали. Лишь в трех-четырех местах торчали жалкие островки шерсти. От козленка шел неприятный запах гниющего мяса. Бакланов в раздумье провел рукой по голому боку козленка, покрытому незаживающими язвами. «И что за зверь этак его разделал? Брать или не брать такой трофей? — Остановился Николай и тотчас представил, как будут измываться однополчане, завидев в его руках облезлого козленка. — Да ну его к черту!»