Геннадий Семенихин - Лунный вариант

Скажете, древняя история, тургеневская Ася, Клара Милич, Нина из чеховской «Чайки». Такое, мол, не бывает в наш век. Так нет же, было, Алексей Павлович. И когда я все взвесил, горько и обидно стало на душе: «Какое право ты имеешь становиться поперек ее судьбы? Поношенный, неудачный в семейной жизни, обветренный полярными ветрами, как ты можешь пользоваться первым чувством девушки, принявшей свое временное увлечение за большую любовь?» Одним словом, нахлынули полные упреков и досады мысли, и не совладал я с ними, В полночь, когда замер санаторий, принял горькое, но бесповоротное решение: утром незаметно уехать. Погорюет моя Иришка, может, и поплачет немножко, зато вся ее жизнь пойдет своим чередом и будут сняты многие и многие вопросы, порожденные нашим общением. Собрал я чемодан и до рассвета успел написать два письма: одно, коротенькое, ей, другое, длинное, откровенное и все объясняющее, бывшему своему начальнику штаба Игорю Петровичу Колычеву. Вручил оба конверта дежурной, попросив сразу же передать моим друзьям, как они встанут.

Поезд на Москву отходил очень рано, но я примчался на вокзал еще за сорок минут до начала посадки. Первым пассажиром зашел в вагон. Больно было, будто с живой раны повязку сдирал. И — одна только мысль: «Поскорее бы загудел паровоз да застучали колеса!» А время как будто остановилось. До отправления оставалось минут семь, когда почувствовал я, что не могу уехать просто так, не поглядев напоследок на голубенькое здание вокзала, на кусочек моря, что вдали виднелся, на белый корпус санатория на пригорке. Прошел по узкому коридору вагона, уже наполнившемуся пассажирами, взялся за железные поручни и — застыл. Да нет, застыл не то слово! Окаменел! В людском потоке, разлившемся по перрону, мелькнуло белое платье Иришки. Она бежала, заглядывая в окна вагонов. И тотчас метнула в мою сторону взгляд, увидела, подняла над головой руку. А сзади, отстав от нее шагов на пятнадцать, семенил Игорь Петрович. У ступенек Иришка остановилась, положила на горло ладонь с таким видом, будто ей душно. Глаза блестели сухо, в них не было ни одной слезинки. Только решимость. Губы стянулись в одну линию.

«Павел Иванович, — почти шепотом потребовала она, — письмо ваше лежит у меня в кармане. Разговоры потом. А сейчас немедленно слезайте с поезда и возвращайтесь в санаторий».

«Постой, Ириша, ну зачем так? У меня же билет… До отхода всего пять минут», — пробормотал я не очень уверенно.

«Ах так! Тогда я сама ваш чемодан вынесу!» — Она меня оттолкнула своим жестким худеньким плечом и забралась в вагон.

И что же вы думаете. Ни я, ни проводница ахнуть не успели, как Ириша вытащила из купе мой видавший виды чемодан.

«Идемте!» — тряхнула она головой, и так решительно, что я не посмел ослушаться.

Проводница, опомнившись, крикнула вслед:

«Гражданин, поезд отходит через две минуты!»

Но Иришка поставила тяжелый чемодан на перрон и дерзко распорядилась:

«Передайте по линии, что в девятом купе есть одно свободное место!»

Поезд ушел. Мы остались на перроне, разделенные стоящим на асфальте чемоданом.

Отдуваясь от быстрой ходьбы, подошел Колычев.

«Папка, ты видишь?!. — строго окликнула его Иришка. — Ой, Павел Иванович, да как же вы могли принять такое решение без меня? А еще летчик, волевой человек, командир полка!»

Колычев снял с головы шляпу, стал ею обмахиваться. По его лицу блуждала неуверенная улыбка.

«Да, братец ты мой, как же ты это в самом деле? — покосился на повеселевшую дочь и прибавил: — Однако, как мне кажется, здесь сейчас мне делать нечего. Вы прекрасно обойдетесь и сами!»

После его ухода Иришка шагнула ко мне, встала на цыпочки и, как тогда в море, попросила:

«Павел Иванович, добрый, хороший, поцелуйте меня».

«Да здесь же люди, Иришка!»

«А разве людей бояться надо?»

Вот и вся история, Алексей Павлович. Через две недели увез я Иришку на Север, сыграли мы свадьбу и зажили. Я ей сразу условие поставил: «Если надоем, наскучу, старый черт, — говори прямо. Ни за что на тебя не обижусь». Только она что-то до сих пор не говорит. — Нелидов закашлялся глуховатым смешком курильщика и мечтательно посмотрел на широкую пойму Иртыша в распахнутое окно. — Вот вам длинный ответ на ваш короткий вопрос о неравных браках.

— Целая новелла! — восторженно произнес Горелов.

Нелидов вздохнул:

— Редко я рассказываю об этом. По заказу такие вещи не рассказываются. А вот сегодня понадобилось и, ничего не поделаешь, поведал.

Алексей загорелыми руками подпер курчавую голову.

— В воспитательных целях, Павел Иванович? — мягко улыбнулся он.

— Может быть, — неопределенно выговорил полковник.

Горелов отнял ладони от подбородка,

— У меня тоже сложно… Лидия. Не хочу говорить о ней пустые слова — чудесная, добрая и прочее. С ней все ясно. А вот стать отцом для Наташки, не скрою… часто думаю — получится ли.

— Получится, — уверенно сказал замполит. — Вы добрый…

Алексей пристально посмотрел на полковника. Чудно! Так неожиданно и так широко распахнул Павел Иванович перед ним свою душу. Никогда бы он не узнал, что у несколько чопорного, всегда такого собранного, не привыкшего бросаться лишними словами Нелидова за плечами такая романтическая история. И подумал Горелов, что каждый человек, великий он или нет, несет по жизни свою собственную, единственную и неповторимую, ни на чьи другие не похожую судьбу. Правит этой судьбой, как гребец, преодолевающий на верткой лодчонке бурную реку. И от того, как уверенно и точно гребец правит веслом, зависит его путь. У смелого будет он прямым и гордым, у человека неровного — извилистым, а у боязливого — и совсем может оборваться.

Нелидов встал и потянулся за фуражкой.

— Однако мы и разговорились же, Алексей Павлович. А ведь я к вам пришел не только за тем, чтобы вы мою лирическую исповедь выслушали. Есть и дело.

— Какое? — спокойно осведомился космонавт.

— Касающееся и вас, и Лидии. Если не секрет, она сегодня дежурит или выходная?

— Выходная, — сообщил Алеша и чуть зарделся от мысли, что так свободно дает о ней справки.

— Это хорошо. Сегодня вечером, — медленно произнес полковник, — вы должны с нею попрощаться.

— Разве я уезжаю?

— Да, уезжаете. Завтра в шесть пятнадцать самолет уходит в Москву. Следом за вами дня через четыре улетит Костров, а через неделю — все остальные. Ну а самое главное узнаете от генерала Мочалова. Настало время действовать, Алексей Павлович.

— Так, — проговорил Горелов бесстрастно, и лицо у него не дрогнуло, не изменилось. Замполит удивился. За годы работы в отряде он привык к тому, что любое известие о приблизившихся сроках запуска космонавты встречали с бурным восторгом. Он впервые натолкнулся на ледяное спокойствие. — Так, — повторил Горелов с оттенком грусти. — Приказ… Его надо выполнять. Что ж, уложу чемодан и попрощаюсь.