Геннадий Семенихин - Лунный вариант

Он вопросительно взглянул на мать, ожидая, что она сделает отрицательный жест. Но глаза ее заблестели, и с какой-то отчаянной решимостью она махнула рукой:

— Была не была, Алешенька. Давай сегодня по две маленьких рюмочки выпьем! Одной твоего отца помянем, другую за твою невесту. Не хотела я, сынок, ой, как не хотела, чтобы ты на вдовушке женился. Но сердцу разве прикажешь? Если ей веришь, если любовь настоящая, большая пришла, ни на кого не смотри!

— Я тоже так думаю, мама. Тогда и третью маленькую рюмочку придется сегодня нам выпить. Как видишь, настоящее пиршество получается.

— А третью за что же?

— За… — он не успел договорить, белый телефон захлебнулся длинным звонком. Горелов отошел от накрытого стола, снял трубку. Мать следила за ним недовольным взглядом, легко укладывающимся в слова: вот приехала, а с сыном и поговорить спокойно не дают!

— Это я, — сказал Горелов в белую трубку. — Слушаю тебя, Костров. У меня гость. Самый дорогой гость… мама.

Легкая рубашка с матерчатыми погонами была вольно расстегнута на Алексее, обнажала сильную, покрытую золотыми волосками грудь. Слышимость была настолько прекрасной, что многое из сказанного на другом конце провода разобрала и Алена Дмитриевна. Но она не сразу поняла, отчего так изменилось, сделалось торжественным и взволнованным посмуглевшее за лето лицо сына.

— Я тебя поздравляю, старик, — доносился из трубки голос невидимого Кострова. — Просто великолепно, что мать навестила тебя именно в эти дни. А я позвонил, чтобы попрощаться.

— Как? Ты уже?

— Уже, Алеша. И я, и Сережа Ножиков, и Женя Светлова.

— Почему не предупредил?

— Не имел на то полномочий. А сейчас со мной попрощаться ты уже не успеешь. У подъезда стоит машина. Да и не надо, Алеша. Дальние проводы — лишние слезы. Так во все века и эпохи говорено. — Сквозь приподнятый голос Кострова пробивалось волнение, и Горелов подумал, что сейчас, когда Костров произносит эти слова, на него безмолвно глядит черноглазая встревоженная жена Вера и восхищенные дети и что слова о дальних проводах и лишних слезах он говорит, чтобы их успокоить и подбодрить.

— Счастливого пути тебе, Володя, — заволновался неожиданно и Горелов. — Женьке и Сереже Ножикову по большому привету. По самому большому, дружище.

— Ладно, на космодроме свидимся, — коротко заключил Костров. — Маме своей от всей нашей семьи поклонись. До встречи!

Запели неуютные гудки. Алексей медленно положил на рычаг странно отяжелевшую трубку. На мгновение он забыл и о матери, не сводившей с него вопросительных глаз, и о комнате, в которой они находились. Знойный ветер далекого космодрома, казалось, ворвался в его квартиру, пьяняще ударил в лицо. Восторженными остановившимися глазами глядел он на синеющую линию соснового леса, подпиравшую голубой горизонт.

— Отчего ты так загрустил, Алеша? — не сразу дошел до него тихий голос матери. Горелов сбросил с себя оцепенение.

— Грусть — не то слово, мама. Я сейчас счастливый. Я очень счастливый.

— За кого? За своих товарищей?

— И за них, и за себя. Понимаешь, мама. Самое большое у человека счастье — это когда он стоит на пороге своей собственной мечты.

— А за что мы выпьем третью рюмку? — напомнила мать.

— За мой полет, мама, — широко улыбнулся сын и смахнул с большого лба мелкие капельки пота. Алена Дмитриевна порывисто встала. В черных глазах промчались одновременно и гордая радость за сына, и озабоченность, и даже испуг. И тотчас же она медленно осела на стул, тяжело дыша, приказала:

— Налей по первой, сынок.

— Слушаюсь, товарищ мама, — оживился Горелов, и темно-коричневая жидкость полилась в маленькие рюмки.

— Это за Павла. За нашего отца. Будь его достоин, Алеша. Он хоть в космос и не летал, но сделал для родной земли не меньше, чем кто другой. Он жизнь за нашу Советскую власть отдал. Не чокайся со мною, Алеша. За память о мертвых не чокаются.

Горелов смущенно отдернул руку с протянутой рюмкой:

— Прости, забыл. Мне только раз пришлось хоронить разбившегося друга. Да и то заболел и не попал на поминки.

Мать выпила и с хрустом разгрызла свежий огурец, пахнущий волжской землей и солнцем.

— Налей по второй, — потребовала она и негромко продолжила:

— Этой второй давай мы чокнемся. Я ее за твою Лидию хочу выпить. Чтобы жилось тебе с нею так ясно и счастливо, как мы с покойным твоим отцом жили. Только не год, как у нас, а до глубокой старости. Любовь в жизни — это очень дорогое. Берегите ее с Лидой.

Потом они ели борщ. Алеша знал, что мать его не признает иного первого блюда, и поэтому заказал его на обед. Перед вторым он в третий раз наполнил рюмки.

— А теперь мне что-нибудь пожелай, мама. Одному мне.

Она достала облезлый футляр с очками и долго рассматривала сына сквозь стекла. Она и без очков видела хорошо. Алексей понял, зачем она надела их, когда увидел скупую слезу, замерцавшую на морщинистой щеке.

— Счастья, сыночек… одного только счастья, — начала она как-то жалостливо, но голос сразу выпрямился: — И уж если тебе неизбежно в космос лететь приказывают, так чтобы на Землю в срок намеченный ты прибыл. Здоровый и невредимый. Если сможешь, скажи, далеко ли полетишь. На тыщу километров иль дальше?

Тугими непослушными пальцами Алексей скатал хлебный шарик, как это делал когда-то в детстве, с наигранной беззаботностью сунул его в рот.

— Тебе под большим секретом скажу: к Луне, мама.

— К Луне? — Она прижала к груди сухонькие ладони и даже потемнела в лице. — Так… далеко?

— Да, мама.

— Сыночек! Ты же станешь одной маленькой песчинкой среди звезд!

— Очевидно, стану.

— Сколько до нее, до Луны-то, будет?

— Около четырехсот тысяч километров, — засмеялся Алексей.

— Господи, как страшно! — приглушенно воскликнула Алена Дмитриевна и даже перекрестилась, хотя никогда не ходила в церковь. — Это правда?

— Я же сказал, мама. Под самым большим секретом сказал.

Алена Дмитриевна встала из-за стола, потому что кусок уже не шел ей в рот, и беспокойными шагами заходила по комнате.

— Алеша, сынок., почему же тебя так далеко? Ну, летал бы, как все другие космонавты, на пятьсот, ну на тысячу верст, в крайнем случае, чтобы всегда под боком она была, Земля-матушка.

— Не могу, — улыбнулся Алексей. — Какое задание доверят, такое и выполню. А о таком я давно мечтал.

Мать еще говорила, ужасалась, но Алексей уже видел, как испуг и растерянность гаснут в ее взгляде, уступая место откровенному восхищению. Да и какая бы русская мать не совладала с волнением и тревогой и не стала бы восхищенно смотреть на родного сына, узнав, что ему первому на всей большой Земле доверяют лететь к Луне.

— Что еще ты мне пожелаешь? — спросил Алексей.