София Кульбицкая - Каникулы совести

Что, судя по всему, и сделал блондин, аккуратно вступив сандалием в светящийся зелёный следок у порога.

Крепкая дубовая панель, однако, не поменяла цвет, а попросту отъехала в сторону, открыв зияюще-чёрный — и, как мне показалось, на редкость мрачный — проём. По обеим его сторонам тут же вытянулись во фрунт мои строгие провожатые, как бы давая понять, что дальше я должен идти один. Я пожал плечами и шагнул в пугающую неизвестность. В следующий миг дверь за моей спиной затворилась, а ещё через два-три шага, пройдя сквозь паутинную драпировку, я оказался в интерьере, ничуть не похожем на те, коими меня так эффективно впечатляли вот уже десять минут.

То была небольшая, очень уютная комната, стилизованная под пещеру: приятный полумрак, шкура леопарда на полу, несколько пылающих, слегка чадящих свечей в бронзовых подсвечниках-бра, драпировки из бахромчатой мешковины по стенам, тихонько потрескивающий камин, а в центре — круглый журнальный столик дымчатого стекла (сверху небрежно, веером накиданы глянцевые журналы), рядом несколько низких кресел, обитых велюром, — словом, типичный релаксирующий дизайн времён моей поздней зрелости. Признаться, здесь я почувствовал себя гораздо комфортнее, чем среди замороченного, ультрамодного «сикреттэка». Эта ненавязчивая атмосфера интимности и роскоши в считанные секунды так плотно окутала, обволокла и очаровала меня, что я даже не удивился, когда откуда-то из полумрака послышался знакомый, чуть гнусавый голос: — Анатолий Витальевич, дорогой мой! Как же я рад, как я рад!.. — и с одного из кресел медленно, чуть покряхтывая, поднялся мне навстречу властительный хозяин волшебной пещеры.

Я сразу узнал его. Видео я не смотрю, новостные сообщения игнорирую принципиально, — но куда деваться от натыканных на каждом шагу круглых стеклянных будок «Роспрессы» и этого ухоженного, загорелого, изысканно-худощавого, но энергичного фэйса, пристально глядящего на россиян с обложки модного глянцевого издания «Мещанство и Пошлость». Стильная укладка, ухоженные брови и в меру подкрашенные ресницы, чёткая линия подбородка, крохотные бриллиантики в мочках ушей и ещё более крохотный страз в левом верхнем резце, умный, ироничный взгляд зелёных глаз с миндалевидным разрезом, располагающая полуулыбка. А внизу — цитата готическим шрифтом: «Я всегда выбирал девушек с длинными ногтями и IQ не ниже ста сорока». Ну сущий обаяшка, просто в голове не укладывается, что именно этот человек мог разработать, отладить и привести в действие жёсткую карательную систему, держащую государство в повиновении и страхе вот уже больше десяти лет.

В тупом оцепенении я смотрел, как он, такой изящный в строгой шоколадной «двойке», приближается ко мне, широко расставив руки — и улыбаясь ещё неотразимее, чем на глянцевых страницах или экране монитора. Я не девушка и ногти у меня нормальные, хотя Ай-Кью, конечно, не подкачал. Ужели в нем-то все и дело?..

Мне пришлось уцепиться за эту мысль, как. как в детстве за мамин палец, ибо спустя секунду, когда он, наконец, подплыл, всё стало ещё хуже. Совсем рассиявшись, он заключил меня в объятия, прижал к себе — и несколько секунд стоял так, слегка покачиваясь, похлопывая меня по спине и расслабленно приговаривая: — Анатолий Витальевич, дорогой!.. — Затем ненадолго оторвался от меня — кажется, лишь для того, чтобы заботливо и любовно заглянуть мне в лицо, — после чего вновь обнял, теперь уже одной рукой, за плечи, и, не переставая балаболить какие-то ничего не значащие светские фразы, отвёл меня к креслам и усадил в одно из них — ласково, но твёрдо.

Могу поклясться, что стильно неухоженное, закапанное белым воском лицо поп-певицы Ди-Анны, развратно ухмыляющееся с обложки лежащего сверху журнала, на чей нежный глянец кто-то нерадивый — неужто сам хозяин? — поставил ординарный подсвечник, до самой смерти останется в моём подсознании символом напряжения, неловкости и неудобства. Кресло оказалось до ужаса мягким, прямо-таки засасывающим, так что мне стоило огромных волевых усилий держать в нём спину, — а это было важно для образа, которого я твёрдо решил придерживаться — независимого, гордого и сдержанного специалиста, который, конечно, готов беседовать с властями, если есть о чём, однако унижаться перед ними не намерен. Кажется, опытный разведчик Кострецкий заметил мои усилия, и, судя по мелькнувшей в его весёлых кошачьих глазах искорке, они его позабавили.

— Я вижу, вы слегка напряжены. Расслабьтесь, — промурлыкал он с такой вкрадчивой интимностью, что мне почудилось: вот сейчас он присядет рядом на массивный велюровый подлокотник и примется делать мне массаж. Но вместо этого он лишь спросил:

— Что-нибудь выпьете?..

— Благодарю, не откажусь, — в ультрасовременном духе, с ледяным достоинством ответил я, хотя внутри все так и заплясало от радости. Вовремя он это предложил, а то еще немного — и я бы, пожалуй, слетел с катушек, не выдержав напряжения. Уж конечно, выпью, пока вы, умники, все к чертям не запретили, как водку, пиво и курёху. Давненько я, честно говоря, не пил ничего крепче кефира — я хоть и не бедствую, но покупать дозволенное всё-таки жаба давит, как говаривали в дни моей молодости. Это для богатеньких. Ну, уж у нашего-то красавчика наверняка этого добра целый бар. Уж конечно. Ага. Точно. Так и есть. Отправился куда-то вглубь своей пещеры (ишь, и не боится поворачиваться ко мне спиной — доверяет, дурашка! хотя что это я, здесь наверняка полным-полно камер слежения) и вернулся с двумя элегантными, мутнозелёного стекла бокалами (стеклозавод Гусь-Хрустальный, все мы хорошо знаем его патриотизм!) и тёмной бутылкой «Киндзмараули» со съехавшей чуть набок ностальгической этикеткой — уж не знаю, сколько ей лет, но старше меня точно. Ай, мерзавец. Она ж бешеных денег стоит. ГрабЮт народ. Я вовремя спохватился, что революционные мысли наверняка не самым симпатичным образом меняют сложный рисунок морщин на моём лице, — и поспешил направить их в иное русло — скажем, к предвкушению предстоящего удовольствия.

— Это вино помнит ещё позапрошлого тирана, — глубокомысленно заметил мой визави, отточенными движениями разливая рубиновую жидкость по бокалам и загадочно улыбаясь. Если ты хочешь спровоцировать меня на крамольные речи, дорогой, то не надейся, не получится. Я сделал каменную мину, старательно изображая, что ничего не слышал, что вызвало у Кострецкого тихий смешок.

— Ну что ж, за знакомство? — подмигнул он мне, устраиваясь в кресле напротив и лихо приподнимая бокал. Мне ничего не оставалось, как развить и приукрасить его жест, с неприличной готовностью двинув свой бокал навстречу, — при столкновении мы оба так лихо наддали, что я испугался, что хрупкие сосуды разобьются, однако нет, обошлось. Я даже попытался отзеркалить его любезную улыбку, такую обворожительную в танцующем свете одинокой свечи, — но ой-ой-ой, как непросто мне было удержать её на лице после того, как он, аккуратно пригубив вино, заметил: — Хотя, строго говоря, мой дорогой, я-то с вами давно знаком. Это вы нас, грешных, не знаете и знать не желаете, а мы-то вас знаем, как облупленного. Ну ничего, скоро и вам предстоит узнать нас близко-близко. Предупреждаю — у меня на вас имеются большие виды.