София Кульбицкая - Каникулы совести

— Так вот, — продолжал Кострецкий, — эти два случая ясно дали понять Александру, что убить его, мягко говоря нелегко. Поэтому, когда пришёл страшный час и он решил дезертировать, то перед ним, естественно, встал непростой вопрос: как это сделать?

Он остановился и устремил на меня вопрошающий взгляд — ну точь-в-точь Павел Груб, ведущий интеллектуального ток-шоу «Обухом по Черепу»; с каждой секундой длинной паузы, которую он уж очень умело держал, мне всё больше казалось, что он ждёт от меня каких-то версий, — но я, увы, был не совсем готов к тому, чтобы стать участником импровизированной викторины.

— Он ведь хотел, чтобы смерть была ещё и лёгкой. Кострецилла в данном случае не прокатывала — не стоило и время тратить, хе-хе. Первое, что пришло ему в голову — перерезать вены в наполненной ванной. Это ему, представьте, удалось, однако сама затея оказалась бесперспективной: фантастической свёртываемости его крови не мешала даже вода. Тогда он вспомнил поэму Некрасова «Мороз Красный Нос» — помните, там, в конце, у героини, замерзающей в зимнем лесу, начинаются эротические галлюцинации?.. К несчастью, на дворе стоял безнадёжный июль. Но кто ищет, тот всегда найдёт. И вот, каким-то чудом запылив глаза охране, наш экспериментатор ухитрился проникнуть в холодильные камеры продуктового цеха ИБР, где у нас хранится стратегический запас мороженого — это, как вы знаете, его любимое лакомство. Как истый тиран-самоубийца, устроив себе напоследок вкусовую оргию, он, наконец, лёг на расчищенное местечко, чтобы заснуть навсегда. И заснул, действительно. Эротические галлюцинации и впрямь имели место, но наутро он проснулся в том же холодильнике, здоровый и бодрый как обычно — даже ещё бодрее, ибо криотерапия великолепная вещь. Вы не пробовали? Очень рекомендую. В вашем возрасте — самое милое дело…

(Я невольно кашлянул — не люблю, когда мне напоминают о моих годах. Но Игорь, увлечённый своим повествованием, этого не заметил.)

— Тогда он — ведь времени оставалось всё меньше! — решил снизойти до того, чтобы попросту пустить себе пулю в лоб. Оружие, благо, имелось. Вот только нажать на курок так и не удалось — палец будто заклинило. Было ясно, что, если он хочет умереть, ему надо как-то обмануть самого себя. Он думал-думал и выдумал вот что: залезть попрочнее в старую дедовскую петлю и выбить из-под себя стул. Он рассчитал так: если ноги его схватит знакомый паралич, то по-любому самоубийство получится, ведь он не сможет стоять. Как бы не так! В его положении это было не проще, чем изобрести вечный двигатель! Он действительно встал на стул, влез в петлю и хорошенько затянул её, однако тут его постиг — никакой не паралич, а, скорее, кататонический ступор, в результате которого стоять-то он мог, а вот пошевелить ногой — ни-ни! В таком положении я и застал его, зайдя по какому-то делу в кабинет, куда мне одному дано официальное право входить без стука: он стоял на стуле ко мне лицом, и от его шеи вверх тянулась верёвка, закреплённая на крюке от люстры — он почему-то обожает старомодные подвесные люстры, люстры-ретро. Я сразу понял, что он задумал, вот только подробностей пока не знал — он рассказал мне их позже. Поэтому я сделал то единственное, что мог сделать в тот миг — выхватил табельный пистолет и прострелил верёвку! В критических ситуациях я обычно действую инстинктивно, молниеносно, поэтому президент не сразу понял, что произошло, и ещё какое-то время стоял на стуле, как маленький мальчик, который хочет прочесть стихотворение гостям, и смотрел сверху вниз на меня, а я — на него, и на шее у него болталась верёвка. Это было так глупо…

На этом месте Игорь Кострецкий внезапно умолк — и в следующий миг я, к своему ужасу, услышал раскаты знаменитого обаятельного хохотка, перманентно повергающего в сладкий транс всё женское население России:

— Ха-ха-ха-ха-ха!!!..

Впрочем, он тут же закупорил рот ладонью, взглянул на часы, чьи стрелки отсвечивали в тон его глазам, ойкнул и озабоченно произнёс:

— Боже мой, двенадцатый час. Нам спать пора, ведь завтра непростой день. Я не очень утомил вас своей своей болтовнёй, мой дорогой Анатолий Витальевич?..

Утомил — это не то слово. Я чувствовал себя вконец разбитым, у меня тряслись руки, мучительно ныла голова, хотелось в уборную. Я не понимал, что происходит и как теперь себя вести. Этот красавчик только что поведал мне самые что ни на есть интимные и постыдные истории из жизни Бессмертного Лидера — и теперь позволял себе открыто смеяться над ним, ничуть не стесняясь моего присутствия. По-видимому, он был полностью уверен в своей безнаказанности.

Чего не скажешь обо мне. Я с тоской вглядывался в уютные черноты меж смутно коричневеющих во тьме стволов, вяло надеясь, что вот сейчас-сейчас какая-нибудь неведомая, но целенаправленно-добрая сила схватит меня за бока, утащит прочь, укроет в этом всепоглощающем, всепрощающем, спасительно равнодушном мраке. Увы, я хорошо понимал, что Кострецкий, если понадобится, и с адовой сковороды достанет. Поэтому в очередной раз сделал над собой (почти невероятное) волевое усилие и сумел относительно ровным голосом выговорить:

— Что вы, Игорь, я вас очень внимательно слушаю.

— А уже и всё, — небрежно отозвался Кострецкий, вставая с шатучей скамьи и протягивая заботливую длань, чтобы помочь и мне подняться — что сделать самостоятельно, не утратив достоинства, было бы мне, старику, и впрямь не так-то легко.

«Домой» шли молча, вернее, почти молча: Игорь, видимо, и сам слегка ошалел от собственного суесловия — и теперь тихонечко мурлыкал себе под нос пошленький Ди-Аннин мотивчик, дико меня раздражавший. Больше всего на свете мне хотелось рявкнуть, чтобы он заткнулся, что было бы, пожалуй, не так уж и безрассудно после того, как он поведал мне свои удивительные секреты; но кто его знает, что там ещё пряталось в гофрированных рукавах его щегольского летнего костюма? — и я благоразумно не стал злоупотреблять своим новым статусом душеприказчика.

Вместо этого я погрузился в размышления — как ни странно, не столько мрачные, сколько занимательные. Игорь, несомненно, знал, что делает: даже вполне понятное беспокойство о своей шкуре не могло уже заслонить во мне того жгучего естествоиспытательского азарта, который ему, мерзавцу, удалось-таки во мне раскочегарить. Стыдно, конечно, в таком признаваться — но мысль о том, что я смогу целых две недели сам, лично наблюдать уникальный человеческий экземпляр с феноменальными свойствами организма и психики, вызывала во мне подловатое, но неодолимое ликование учёного.

Кое-какие выводы я мог бы сделать уже сейчас — и дал себе слово в ближайшее время законспектировать их (если, конечно, удастся живым добраться до кабинета). Суть их была в том, что я, кажется, понял, почему попытки покушения на Гнездозора окружены такой пышной таинственностью. Ведь они равно свидетельствовали о его бессмертии и о его смертности. С одной стороны, оба случая говорили о том, что чуткое подсознание Лидера вовремя подаёт сигнал об опасности и мгновенно находит способ от неё уклониться. С другой, именно это его свойство косвенно указывало на то, что опасность всё же имела место — то есть что пуля, попав в грудь президента, убила бы его, равно как пронзил бы нож и удушила верёвка. Проще говоря, из всего этого следовал весьма занятный вывод, что наш Бессмертный Лидер бессмертен лишь относительно…